Другие работы автора

Глава I.

Александр Кобринский

Феномен Сократа

Глава II. Тайна таинств

О мистериях написана масса произведений. Мы ни в коем случае не желаем впустую пополнять этот объем. Исходя из этого нашего желания, заметим, что во всем непомерном количестве написанного нет ни одной книги, которая раскрывала бы нам тайну мистерий настолько, чтобы она, тайна эта, перестала быть тайной.

Известно, что посвященные избегали говорить о мистериях с непосвященными, и клялись в процессе посвящения не разглашать открывшейся им истины. Нарушение этой клятвы могло быть наказуемо лишением жизни. И тем не менее в руках исследователей оказалось немало материалов, чтобы строить гипотезы и высказывать различные предположения.

В диалогах имеется достаточно сведений по интересующему нас предмету - например, в "Федоне" (II, 69 cd) Сократ говорит Симмию "...быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств, были не так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся среди богов". И в "Федре" (II, 244 e, 245 a) Сократ высказывается в отношении таинств позитивно: "Неистовство разрешалось в молитвах богам и служении им, и человек, охваченный им, удостаивался очищения и посвящения в таинства, становясь неприкосновенным на все времена для окружающих зол".

В Афинах, как известно, со времен Солона соблюдалась и поддерживалась тесная связь с Дельфами, где в святилище Аполлона исполнялись обряды, напоминающие таинства. Несомненно, что Сократ, поклонник мистерий, считавший процесс посвящения в таинства источником философской мудрости, и сам являлся их неоднократным участником и, вполне вероятно, что именно поэтому он был замечен жрецами святилища Аполлона задолго до того, как пифия "на вопрос Херефонта ответила знаменитым свидетельством: Сократ превыше всех мудростью" - Диоген Лаэрций (II, 37). Этим самым мы желаем сказать, что здесь пифия выразила не столько небесное мнение о Сократе, сколько земное - то, которое она, находясь при храме, слыхала краем уха из уст почетаемых ею священнослужителей. И поскольку Сократ, как мы выяснили, был адептом ритуального посвящения, то у него отношение к жрецам было не менее благожелательным, чем у самой пифии. Мало того, он, очевидно, поддерживал с ними вполне дружеские отношения. Так, в "Меноне" (I, 81 в) Сократ высказывается: "Говорили мне те из жрецов и жриц, которым не все равно, сумеют ли они или не сумеют дать ответ насчет того, чем они занимаются. О том же говорит и Пиндар и другие божественные поэты. А говорят они вот что (смотри, правда ли это): они утверждают, что душа человека бессмертна и, хотя она то перестает жить (на земле) - это и называется смертью, - то возрождается, но никогда не гибнет".

Отметим, что, вероятно, единственной целью обращения Сократа к жрецам и жрицам был поиск ответа на мучивший его вопрос - что ожидает человека после смерти - ничто или продолжение, именуемое бессмертием? И, надо думать, что жрецам и жрицам была ведома тайна, касавшаяся этого сакраментального вопроса и, конечно же она, тайна эта, была опытно доказуема, ибо Сократ, в силу своего диалектического таланта, не являлся тем человеком, который преклонялся перед авторитетами настолько, что способен был поверить священнослужителям на слово. Исходя из этого, вытекает, что тайна жизни и смерти, видимо, относилась к постигаемым истинам и проявлялась ритуально в процессе особого рода посвящений.

Чтобы исследование было более успешным, окунемся с познавательной целью (имея ввиду уже намеченную нами точку зрения) не более чем на краткий миг в историю культовых оргий. Согласно существующим легендам Орфей (мифический поэт и певец Древней Греции) считается основателем ритуальных посвящений. Последователей его религиозно мистического учения (возникло в VI веке до н. э.) стали называть орфиками. Их учение о "бессмертии души" и об ее "освобождении" было воспринято пифагорейцами, которые, в свою очередь, получили название по имени Пифагора (~ 580 - 500 до н. э). Диалоги Платона свидетельствуют, что и Сократу и самому Платону школа пифагорейцев была хорошо известна. Имея ввиду именно ее, Сократ в "Федоне" (II, 62b) обращается к Кебету: "Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать, - величественное, на мой взгляд, учение и очень глубокое". Несколько далее в том же "Федоне" (70c) Сократ продолжает - "есть древнее учение - мы его уже вспоминали, - что души, пришедшие отсюда, находятся там и снова возвращаются сюда, возникая из умерших". Стало быть, исходя из диалогов Платона, само собой становится очевидным, что учение реинкарнации было хорошо известно Пифагору, предшественнику Сократа. И, действительно, Диоген Лаэрций сообщает нам о Пифагоре (VIII, 4-5), что тот (по словам Гераклида Понтийского, жившего в IV веке до н. э.) говорил о самом себе "что некогда он был Эфалидом и почитался сыном Гермеса; и Гермес предложил ему на выбор любой дар, кроме бессмертия, а он попросил оставить ему и живому и мертвому память о том, что с ним было. Поэтому и при жизни он помнил обо всем, и в смерти сохранил ту же память. В последствии времени он вошел в Евфорба, был ранен Менелаем; и Евфорб рассказывал, что он был когда-то Эфалидом, что получил от Гермеса его дар, как странствовала его душа, в каких растениях и животных она оказывалась, что претерпела она в Аиде и что терпят там остальные души. После смерти Евфорба душа его перешла в Гермотима, который желая доказать это, явился в Бранхиды и в храме Аполлона указал щит, посвященный богу Менелаем, - отплывая из Трои, говорил он, Менелай посвятил Аполлону этот щит, а теперь он уже весь прогнил, осталась только обделка из слоновой кости. После смерти Гермотима он стал Пирром, делосским рыбаком, и по-прежнему все помнил, как он был сперва Эфалидом, потом Евфорбом, потом Гермотимом, потом Пирром. А после смерти Пирра он стал Пифагором и тоже сохранил память обо всем вышесказанном". Это, довольно пространное описание перерождений Пифагора, приведено здесь не ради удовлетворения мистически настроенного читательского вкуса, но потому и потому только, что нечто подобное перерождениям Пифагора утверждалось и Гаутамой (Буддой). Традиционные источники [62], как об этом сообщает Роберт Ч. Лестер [31, с. 278], так передают описание этого момента: "Сосредоточив, очистив и прояснив свое сознание... я направил его к распознаванию воспоминаний о своих прошлых существованиях. Я вспомнил многие из них... Я вспомнил, какое я носил имя в каждом из них, к какому принадлежал роду, к какому сословию, какой вел образ жизни, какие наслаждения и страдания испытывал и каким был конец каждой моей жизни. Покинув одну из них, я рождался где-нибудь в другом месте... Это было первым знанием, приобретенным мною в первую стражу той ночи. Невежество было устранено, возникло знание...".

Сравнивая описание перерождений, переданных о себе самом устами Пифагора, с подобными, переданными о себе самом Буддой, мы невольно приходим к выводу, что их рассказы идентичны.

Принято считать, что Сиддхартха Гаутама родился в 563 г. до н. э., умер - в 483. Несмотря на то, что в последнее время все чаще стали приводиться солидные аргументы в пользу более поздних дат, в сравнении с указанными (сейчас многие ученые возводят смерть Будды к 430 г. до н. э. или даже к 350 г. до н. э.), следует учитывать тот известный факт, что текст на вазе из Пипрахви (Северная Индия), относящейся к IV в. до н. э., гласит, что в ней сохранены мощи Будды. Простейший расчет, произведенный на основе этих данных, подсказывает не только то, что Пифагору было 17 лет, когда родился Гаутама, но и то, что они были современниками и период их одновременного пребывания на земле равняется 63 годам.

Так как Порфирий (ок. 232 - ок. 301 н. э.), ученик Плотина, располагал для своего варианта биографии Пифагора приблизительно теми же материалами, что и Диоген Лаэрций, в книгу последнего "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" в качестве приложения внесено произведение Порфирия "Жизнь Пифагора", в котором он сообщает о Пифагоре, что тот много путешествовал (11-13): "Ездил... и в Египет, и к арабам, и к халдеям, и к евреям... В Египте он жил у жрецов, овладел всей их премудростью, выучил египетский язык... и узнал многое о богах. У арабов он жил вместе с царем, а в Вавилоне - с халдеями; здесь побывал он и у Забрата (у Зороастра - примеч. наше), от которого принял очищение от былой скверны, узнал, от чего должен воздерживаться взыскующий муж, в чем состоят законы природы и каковы начала всего".

Идентичность элементов учения Пифагора и Будды и испытанных ими проникновений в тайну собственных перерождений, сообщаемая Порфирием тяга Пифагора к путешествиям а также приведенные даты рождения и смерти Будды и Пифагора говорят о возможности посещения Пифагором Индии и его встрече с самим Буддой (вероятнее всего, что он был некоторое время его учеником). Реальна ли такая возможность? Мы отвечаем на этот вопрос положительно, но судите об этом сами. П. Гиро [14, гл. IV, с. 53], приводит следующий отрывок из произведения Фр. Ленорманта [61]: "До нас дошло описание одного вышитого пеплоса, чуда своего рода, который был сделан по заказу одного сибарита... самыми знаменитыми мастерами Азии... Пеплос представлял собой длинный кусок материи, на которой были расположены тремя рядами вышивки: в верхнем находились изображения священных животных Индии, внизу - животных Персии, а в самой широкой средней полосе - ряд божеств... Полтора века спустя Дионисий, тиран Сиракузский, нашел эту знаменитую одежду среди добычи при взятии Кортоны, где она хранилась, и продал ее карфагенянам".

Исходя из этой информации, сделаем небольшой расчет. Взятие Кортоны, где Дионисий, тиран Сиракузский "нашел эту знаменитую одежду", относится, примерно, к 380 г. до н. э. Из текста нам известно также и то, что заказ был выполнен за полтора века до этого события - т. е. в 530 (380 + 150) г. до н. э. Эта дата говорит о том, что пеплос был пошит в то историческое время, когда Пифагору было 50 (580 - 530) лет, а Будде 33 (563 - 530) года. И главное - на пеплосе были вышиты изображения священных животных Индии. Но ведь для того, чтобы эти животные появились на полотне, необходимо было, чтобы заказчик знал нечто абсолютно конкретное о существовании этих животных и о ритуалах связанных с ними. Об этом должны были знать и знаменитые азиатские ткачи - исполнители этого необыкновенного заказа. Таким образом, само описание этого пеплоса указывает на существовавшие во времена Пифагора культурно-торговые связи между Индией, Грецией и прочими странами Ближнего Востока. И если о Пифагоре сообщается, что он побывал в стране халдеев, то спрашивается - почему бы ему, человеку ищущему, причастному ко всякого рода магическим тайнам и ко всяким новым наукам, не заглянуть в соседнюю с Вавилоном Индию? Этот вопрос тем более правомерен, что в 530 году до н. э. еще властвовала династия персидских царей, основателем которой был царь Кир, зороастриец, покоривший не только Нововавилонское царство (куда, как указывает Порфирий, совершил путешествие Пифагор), но и часть Индии.

И поскольку мы предполагаем, что Пифагор Индию посетил и, вероятно, был некоторое время учеником Будды, то, очевидно, что основное положение Гаутамы о том, что фундаментальной частью истины может служить только то, что познается на основе собственного опыта, было воспринято талантливым Пифагором во всей философской полноте и с соответствующими практическими последствиями. Но, что Будда выяснил на основе собственного опыта?

Вспомним: он покинул свое царство по той причине, что узнал, скрываемую от него близкими ему людьми горькую правду о смертной природе людей. С этой минуты Будда решил посвятить свою жизнь поискам такой истины, которая была бы нетленной, и нашел ее только тогда, когда победил собственную смерть. А это значит, что для Будды, с его психологическими установками, момент такой победы невозможен без испытания моментом смерти. И таким образом, вопрос сужается до конкретного - а что было там? Очевидно, что встреча с Марой (со смертью) разворачивает перед умершим ряд сакральных феноменов - в том числе и картину его прошлых рождений. Именно отсюда вытекает незыблемая вера Пифагора в реинкарнацию - исходя из перечисленных им перевоплощений, и он испытал аналогично Будде этот момент, выходящий за пределы обыденного. В связи с этим, мы не ошибемся, если выскажем предположение, что различно рода посвящения и таинства в Древней Греции приобрели окончательную ритуальную завершенность благодаря определенному ритуальному опыту, привнесенному в их орфическое начало мудрым Пифагором, возвратившимся из своих долгосрочных путешествий. Отметим, что здесь наше мнение совпадает с высказываниями некоторых известных философов. Сарвепалли Радхакришнан, к примеру, в своем фундаментальном научном труде "Индийская философия", получившем всемирное признание [38, с. 54), пишет: "Ауробиндо Гхош ...считает, что веды изобилуют намеками на тайные учения и мистическую философию... Для Гхоша веда - это тайная религия, соответствующая орфическим и элевсинским верованиям древней Греции". Далее Радхакришнан приводит цитату самого Ауробинда Гхоша [59]: "Предлагаемая мной гипотеза состоит в том, что Ригведа сама по себе является единственным дошедшим до нас значительным документом раннего периода развития человеческой мысли, от которого элевсинские и орфические мистерии сохранились лишь как увядающие пережитки". В дополнение к этому Радхакришнан, стремящийся к объективности, цитирует [38, с. 213, 214] в интересующем нас аспекте и не индийского автора - Гомперца [63] - "существует... тесная связь между пифагоризмом и индийской доктриной, причем не только в общих чертах, но и в некоторых деталях, например, в вегетарианстве; можно прибавить, что формулы, выражающие верования в существование круга и колеса рождений, одинаковы. Для нас почти невозможно приписать эту идентичность простому случаю. Не будет слишком смелым предположить, что любознательные греки, современники Будды... могли получить через Персию более или менее точное знакомство с религиозными спекуляциями Востока в тот век интеллектуального брожения". И здесь, конечно же, невозможно пройти мимо свидетельства, что халдеям в те времена идеи вегетарианства были действительно хорошо известны. Вспомним библейскую историю успешного опыта пророка Даниила и его товарищей (1:11), принимавших "в течение десяти дней... в пищу овощи и воду для питья". Вот как интерпретирует Иосиф Флавий в "Иудейских древностях" [49, с. 428] этот момент: "Благодаря такому режиму, последние достигли высокой душевной чистоты, умы их стали еще более восприимчивы к науке, а тела гораздо способнее к работе, ввиду того, что они не притупляли своих способностей и не подавляли их разнообразной изысканной пищей, да и не изнеживались от этой же причины, и потому они вскоре отлично усвоили себе всю образованность, которой располагали тогда евреи и халдеи". И вряд ли является случайным совпадением упоминание Апулеем в "Метаморфозах" (XI, 23) десятидневного срока воздержания от животной пищи, требуемого от миста, перед ритуалом посвящения его в таинство.

Ниточка знаний, полученных Пифагором в Индии, тянется к Сократу и Платону, последователям его учения. Упомянем к этому, что и Бертран Рассел [40, с.125] также высказал вероятностную возможность существования такой цепочки. Отметим же еще раз, что по нашему мнению, Пифагор, благодаря своему (как мы предполагаем) личному знакомству с Буддой привнес в ритуал таинства возможность опытного постижения феномена реинкарнации. И если это так, то отсюда следует, что вера Сократа в существование жизни после смерти исходит из опыта, полученного им в результате неоднократного его практического участия в мистериях в качестве миста.

Продолжая наше исследование, обратим внимание читателя на то, что в начале этой главы мы приводили высказывание Сократа, взятое из "Менона", в котором философ упоминает Пиндара (522 - 442 гг. до н. э.) в качестве авторитетного знатока в отношении рассматриваемого нами вопроса. И, действительно, этот поэт в своих Одах (фрагмент 115) утверждает: "Хорошо снаряжен (в смерти) тот, кто сходит во гроб, зная истину Элевсина. Ему ведом исход земной жизни и новое ее начало - дар богов".

Ритуалы, связанные с посвящением в таинство, имели место не только в Элевсине. Наша задача найти то общее, что присуще всем подобным посвящениям независимо от привязанности их к определенному географическому месту и от некоторых различий, хотя и существенных, но если присмотреться к ним поближе, не более, чем формальных. Достаточно, с нашей точки зрения, эрудированные исследователи и ученые С. Гроф и Д. Хэлифакс, экспериментально изучавшие функциональные ощущения человека за гранью жизни [15, с. 211], следующим образом освещают интересующую нас проблему: "Посвящаемые зачастую раздеваются донага, им сбривают все волосы на теле, а на голову льют кровь жертвенных животных. В этих ритуалах нетрудно разглядеть сближение с положением новорожденного. Более того, использование испражнений и других отталкивающих субстратов напоминают скатологические аспекты биологических родов. Наконец, элементы пытки и физического страдания, болезненного отделения и борьбы за выживание, присутствующие во многих обрядах перехода, несут отпечаток близкого сходства с аналогичными процессами, являющимися частью перинатальных переживаний в психоделических сеансах. Иногда соприкосновение со смертью организуется столь реалистично, что ритуальные действия заключают в себе риск серьезной физической травмы или опасность настоящей биологической гибели". В подтверждение этому обобщению упомянем рассказ Тимарха Херонейского, современника Платона, приводимый Плутархом (Плутарх, "О гении Сократа", 22): "Когда я спустился вниз, то оказался в глубоком мраке . Я сотворил молитву и долго оставался лежать на земле. Я не мог отдать себе ясного отчета, бодрствую я или сплю, но мне показалось только, что когда раздался шум, я получил по голове удар, от которого швы моего черепа растрескались и предоставили моей душе выход".

Из этого короткого повествования видно, что Тимарх в процессе посвящения был доведен до глубокого обморочного состояния, близкого к смерти - "швы... черепа растрескались", в результате чего душе был предоставлен выход - она отделилась от тела. Несомненно, что у реалистично настроенного читателя возникнет правомерное сомнение - если даже с человеком что-либо и происходит в коматозном состоянии, то как он об этом может знать при явно отключенном сознании? Но оказывается, что этот парадокс был хорошо известен нашим далеким предкам. Мало того, посвящаемые получали в этом направлении ритуально оформленный инструктаж - в Ливадии, например, где в глубоком гроте находился оракул Трофония. Незадолго до спуска в эту расщелину приносился в жертву баран, по внутренностям которого гадали. Павсаний (IX, 39) так описывает этот процесс: "Если все предсказания находятся в согласии, то вас ночью ведут к Геркинскому ручью; два мальчика тринадцатилетнего возраста, носящие наименование Гермесов, купают вас и натирают маслом. Затем вы поступаете в распоряжение жрецов, которые заставляют вас пить воду из двух источников - источника забвения, чтобы вы забыли все, чем занимались до сих пор, и источника памяти, чтобы вы помнили все то, что вам придется видеть". Наставления такого рода, получаемые мистами, совпадают с рассказами людей, побывавших по тем или иным причинам в тисках клинической смерти - по выходе из критического состояния они хранят в своей памяти все то, что происходило с ними и вокруг них.

Итак, предварительно заметим, что в Элевсинских посвящениях (в городе Элевсине) или в подобных (на острове Крите, например), мисты, путем различных ритуальных экзекуций, доводились до обморочного состояния и проходили испытание смертью. Автор "Элевсинских таинств" Д. Лауэнштайн [30, с. 276 - 277] обращает внимание на то, что V гомеровский гимн "детальное вербальное свидетельство Элевсиний" и что самым древним пластом здесь являются имена. При этом он отмечает, что "кроме топонимов Крит и Элевсин (оба они догреческого происхождения и смысл их неясен), все имена сплошь "говорящие". Попытаемся внести ясность в этимологическое происхождение упомянутых топонимов. Объяснение топониму Крит, как нам кажется, следует искать в древнееврейских словах "" ("laharot" - "лахарот" - вырезать на камне, на металле) и в "" ("harotet" - "харотет" - надпись на камне); Элевсин - в "" ("lealef" - "леалеф" - привести в бесчувствие - это в буквальном плане соответствует самому ответственному этапу ритуала в процессе посвящения). Д. Лауэнштайн дает объяснение и "говорящему" слову Метанира, утверждая, что оно "делит свое имя с en-neroi, или nerteroi, то есть с мертвецами". Расширим понимание этого слова, предлагаемого Д. Лауэнштайном. Разделим его на две самостоятельные, по-нашему мнению, части - "Мета" и "нира", равносильные ивритским словам "" ("met" - "мэт" - мертвый) и "" ("ner" - "нэр" - свеча, светильник): смертный светильник!.

Доктор Раймонд А. Моуди, проанализировал и обобщил воспоминания прошедших испытание смертью. И вот, что он пишет: "Сначала умерший слышит нарастающий шум, громкий звон или гудение, и в то же время чувствует, как очень быстро продвигается вперед по какому-то длинному туннелю. Затем он оказывается вне своего физического тела, но мозг еще работает. Своё собственное, покинутое тело он видит на расстоянии и, как зритель, наблюдает с очень удобной позиции за предпринимаемыми попытками вернуть  его к жизни" [35, с. 22]. Заметим здесь, в качестве дополнительной информации, что Ю. Шилов на основе обобщений Раймонда А. Моуди и других ученых, далеких, казалось бы, от археологических проблем, высказал прелюбопытнейшую гипотезу, касающуюся однотипных различий в конструкциях курганов (продолговатых и округлых) и в способе наблюдаемых в них захоронений - в продолговатых мертвецы погребены в "эмбриональном положении", в округлых - в вытянутом. Ю. Шилов связывает эти различия с двумя противоборствующими культурами существовавшими в те древнейшие времена и в отношении их к вопросу бессмертия. В культуре вытянутых курганов смерть связывалась с процессом возрождения через феномен видения туннеля и нисхождения при продвижении по нему к новому рождению: следствием являлся способ захоронения - "эмбриональное положение усопших"; в противоположной культуре (круглые курганы) - возвращение из туннеля и, как следствие - положение активное - вытянутое. И далее Ю. Шилов говорит нечто очень важное для всей дальнейшей перспективы предлагаемого нами исследования - сутью противостояния "была не социальная дифференциация, а противоборство бытия - небытия. Именно это противоречие красной нитью проходит через все формации, культуры и этносы, оставаясь главным двигателем истории и ныне, и на обозримое будущее" [56, с 622]. Предваряя результаты дальнейшего нашего углубления в суть избранной нами темы, выскажем (в контексте предложенной Ю. Шиловым гипотезы) мысль об ущербности самореализаций двух крайних возможностей человеческого мышления - на Востоке и на Западе: с одной стороны - иррациональное (Зороастр, Будда), с другой - рационально-прагматическое (канонизированный Аристотель и последующая плеяда европейских философов). При всем рациональном прагматизме западного мышления, одна из его традиционных привязанностей все же является глубоко иррациональной - терпимое, в основе своей, отношение к христианству, хотя и мистическому по существу, но тем не менее канонизировавшему Аристотеля - только потому, очевидно, что определенного рода высказывания Спасителя в непримиримом противоречии своем соответствовали смыслу третьего постулата. Остановимся на гипотезе, вытекающей из этого нашего предположения. Но предварительно заметим, что время активной научной жизни Аристотеля приходится, примерно, на 350 годы до н. э. - то есть около 350 лет до трагических событий, связанных со Спасителем. И в этом промежутке (в течение более чем 300 лет) евреи испытывали влияние греческой культуры (как прямое, так и косвенное). И это, несомненно, ощущается в тексте Евангелия. Вспомним аристотелевский закон исключенного третьего (третьего не дано: tertium non datur). В "Метафизике" Аристотель пишет: "всякий отдельный предикат необходимо либо утверждать, либо отрицать" (135, IV, 7, 1011 b 23). Такая формулировка полностью совпадает с предлагаемой Иисусом Христом (Матф. 5:37): "Но да будет слово ваше: "да, да", "нет, нет"; а что сверх этого, то от лукавого". Мы предполагаем, что позитивное отношение Понтия Пилата, человека эллинской культуры, к Иисусу исходило не из жалости, а из того, что этот властитель, после разговора с осужденным, почувствовал в нем человека мыслящего - нечто родственное собственному духу. Иначе меж ними не произошло бы беседы, уходящей потайными корнями своими в сократовские времена (Иоанн 18: 37,38):  

"Иисус...: ...Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине...

Пилат...: ...что есть истина?"  

Исходя из того, что Иисус ответил на этот вопрос мудрым молчанием, вытекает, что аристотелевский принцип исключения третьего не укоренился в нем настолько, чтобы следовать ему всегда и безоговорочно...

Другой, потрясающий воображение феномен, выявленный Раймондом А. Моуди и описанный им - "столкновение с очень ярким светом". Позволим себе привести любопытные извлечения из рассказов этих людей, приводимых в указанной работе [35, с.55-70]:  

"Всюду была чернота, кроме узкого пути передо мной, где впереди брезжил какой-то свет. Чем ближе я приближался к нему, тем больше он рос"...

"...я оказался окруженным облаками и каким-то розовым туманом, а затем пролетел сквозь закрытые окна, словно их и не было, в чистый хрустальный свет. Он был так красив и ярок! Это был очень сильный свет, но глаза не раздражал. Не знаю как это объяснить, но у него была какая-то индивидуальность"...

"...затем ко мне стал приближаться свет. Сначала он казался мне тусклым, а потом превратился в огромный яркий луч. Это была не вспышка, а огромная масса света. Я почувствовал горячее волнение. Свет был белый, невероятно яркий. Не могу точно описать его"...

"В какой-то момент передо мной появился сверкающий, белый свет... И тут в моем мозгу возникли слова: "Ты хочешь умереть?" Я ответил, что не знаю, так как мне ничего не известно о смерти. Тогда белый свет сказал: "Перейди эту линию, и узнаешь"... 

Гроф С. и Хэлифакс Д., в отличие от Раймонда А. Моуди, построившего свое исследование пассивно (на опросах индивидуумов, побывавших по тем или иным причинам по ту сторону жизни), использовали иную методологию. Во введении к книге "Человек перед лицом смерти" они пишут: "С нами поделились опытом и знаниями, обретенными во время путешествий во внутренние пространства, многие сотни людей... которые в ходе психоделических сеансов исследовали царство смерти в некоем модифицированном варианте обряда перехода в иной мир. Наиболее важные сведения мы получили от людей больных раком и стоявших перед неизбежностью биологической смерти" [15, с.12].

Из этого признания следует, что учеными была использована не только особая категория людей, но и препарат (конечно же, с позволения участников такого неординарного эксперимента) ЛСД, вызывающий усиленную работу подсознания. "Да, но это, ведь, не смерть!", - может возразить внимательный читатель. И мы готовы с ним согласиться, но далее авторы сообщают, что "в нескольких случаях пациенты, прошедшие через сеансы психоделической терапии, позже испытывали краткие эпизоды глубокой агонии, потери сознания или даже клинической смерти, а затем были возвращены к жизни. Они... описывали четкие соответствия между реальным переживанием умирания и сеансами ЛСД-терапии..." [15, с.74]. Грофом С. и Хэлифакс Д. в результате проделанной ими работы была накоплена информация, подтверждающая работу Раймонда А. Моуди. Они приходят к выводу, что "переживание явления выхода из тела - ...общая черта опыта соприкосновения со смертью" [15, с.170]. Анализируя результаты наблюдений, они утверждают, что в этом состоянии "не воспринимаются запахи, ароматы, температура, отсутствует мышечное чувcтво. Зрение же и слух, судя по всему, резко усиливаются, достигая почти безграничного уровня. Сходство между этими переживаниями и описаниями тибетского состояния бардо просто поразительно... Особенно часто, судя по всему, происходит видение встречи со "Светящимся существом", которое является источником... сияния..." [15, с.170].

Обратимся же в Бардо Тедол - "Тибетская книга мертвых" - к одному из наставлений умершему:  

"О благороднорожденный (такой-то), слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его. О благороднорожденный, твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета; он пуст - это сама Реальность, Всеблагость...

Твое сознание, сияющее, пустое, неотделимо от Великого Источника Света; оно не рождается и не умирает, оно - Немеркнущий Свет, Будда Амитаба" [46, с. 34-36].

Свое определенное положительное мнение в отношении подобного рода феноменов высказал К. Г. Юнг в "Психологическом комментарии к "Тибетской книге мертвых". "Ее наставления, - говорит он, - столь подробны и столь приспособлены к малейшим изменениям в состоянии умершего, что каждый серьезный читатель вправе задать себе вопрос: "А что, если мудрые ламы и впрямь заглянули за пределы трех измерений и сорвали завесу с величайшей из тайн?" И далее: "Истинное просветление умерший испытывает не в конце Бардо, а в его начале, в момент смерти, после чего начинается погружение в область иллюзий и неведения, постепенная деградация, завершающаяся новым рождением в физическом мире". Наиболее интересным в рассматриваемом комментарии является мнение К. Г. Юнга, как специалиста в области психологии и психиатрии. Он пишет - "трудно отрицать тот факт, что в целом книга порождена архетипическим содержанием бессознательного, за которым западный разум усматривает не физическую или метафизическую реальность, а "всего-навсего" психическую реальность". Мы готовы согласиться с К. Г. Юнгом, но при условии, что метафизическая реальность в ходе исторического развития может проясняться как физическая по мере того, что в результате каких-либо открытий появляется возможность адекватного научного объяснения. Так, может ли (спрашиваем мы, беря за основу вышеприведенное высказывание К. Г. Юнга) психическая реальность перерастать в физическую?

Безымянные адепты буддизма, изложившие наставления для умерших в "Тибетской книге мертвых", не сомневались в возможности такой метаморфозы. В книге не отрицается, что явление Сияния Чистого Света Совершенной Реальности, так же и видение Бога Смерти и других всевозможных чудовищ, является производной разума человека, пребывающего в таком исключительном состоянии. "О благороднорожденный, - говорится в этой книге, - на Двенадцатый День из северной области твоего мозга появится божество, пьющее кровь, из Рода Кармы... его обнимает Мать-Кротишвари... Не бойся их, не ужасайся, не трепещи. Знай, что они - воплощение твоего разума" [46, с. 81-82]. Далее эта мысль варьируется в том же аспекте: "И Бог Смерти, и божества, и демоны, и Буйвологоловый Дух Смерти не существуют вне человека, все они - иллюзии" [46, с. 108]. Следует также отметить, что здесь же (в Бардо Тедол) утверждается, что умерший, даже в этом своем состоянии, должен постараться определенным образом осознать возникающие видения: "Если ты осознаешь, что все божественные облики и сияния порождены твоим разумом, ты в тот же момент станешь Буддой" [46, с. 87].

Читатель, внимательно знакомящийся с текстами "Тибетской книги мертвых", заметит, что несмотря на отношение к видениям, сопровождающим смерть, как к порождениям нашего разума (умерший зрит нечто внутри самого себя - видит не реальность, а собственные архетипы), в этой книге, в соответствии с логикой текста, подобного рода видения, при соответствующем к ним отношении со стороны умершего приводят его или к новому рождению во чреве какой-либо женщины, или к выходу из рокового кармического круга (человек, сливаясь с Великим Источником Света, уходит в нирвану - превращается в Будду): то есть, практически, говорится о переходе психического в нечто ощутимо физическое. И, действительно, речь здесь идет о переходе одного явления в другое. Вдумайтесь в утверждение - "...твой разум... пуст - это сама Реальность...". И далее, как бы в подкрепление этому: "В той области, где ты сейчас пребываешь, ты с непреодолимой силой ощущаешь нераздельность Пустоты и Света. Пустота имеет природу Света, а Свет - природу Пустоты; Свет неотделим от Пустоты; это область изначального, неизменного разума..." [46, с. 109]. И не проявляются ли в этом случае известное свойство пространства и времени (теория относительности), когда по отношению к быстро движущейся системе отсчета процессы представляются замедленными. Высвобождающаяся энергия разума умершего человека, или умирающего, или находящегося под воздействие ЛСД, порождает, видимое только ему, Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. И, в свою очередь, соприкосновение с этим самопорожденным Источником приводит к тому, как это подтверждено экспериментами С. Грофа и Д. Хэлифакс, что люди в таком необычном состоянии "за несколько минут объективного времени... способны прожить целые жизни, века, тысячелетия и даже эпохи. Умирающие могут вновь пережить всю свою жизнь в течение нескольких секунд, а за минуту нашего времени - целое космическое путешествие. При подобных обстоятельствах один час воспринимается, как секунда, а доля секунды оборачивается вечностью" [15, с. 142].

Пришло время в нашем исследовании отметить, что свет (такой, каким он нам кажется, когда мы его созерцаем льющимся извне) является не только порождением солнца в процессе нашей жизни под ним, но и реактивной производной соответствующего архетипа, могущей проявляться в особых случаях изнутри (в том числе и посмертно) видением свечения.

Поставим же в известность читателя, что не мы первые аналитически рассматриваем этот момент. Шилов Ю. [56, с. 105], опираясь на работу В. Н. Топорова [47, с. 50], отмечает, что древнеиндийское mmati как и старославянское измръмьрати, происходящие из индоевропейского mer-, означают не только "умирать", но также "(мерцающий) камень" (греч. "" - "marmaros"); "очищать", "осветлять" (древнеанглийское a-merian). Здесь же Шилов Ю., исходя из работы того же Топорова В. Н. [47, с. 51], заостряет внимание на родстве индоарийской и древнеславянской Мары (воплощений смерти), отмечая, что их связь с определенными световыми эффектами в одних случаях бесспорна, в других правдоподобна... В связи с этим напомним читателю, что Будда достиг просветления после встречи с Марой. Мы предполагаем, на основе проделанного нами пути, что встреча Будды со "светоносной Гекатой" произошла в момент достижения Буддой нирваны (на сотню лет раньше вдохновенного озарения Еврипида метафорой, выделенной в этом предложении кавычками), и проявила эта красавица себя, очевидно, как Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. И понятно же, что Гаутама не поддался гипнотическому зову этого сияния (не вошел в него и не слился с ним, ибо это привело бы к его исчезновению с исторической арены до того, как его признали Буддой - именно из этого "столкновения" он вынес опытное познание процесса реинкарнации и отделения души от тела). Подобное, как нам кажется, произошло и с Моисеем (Исход 3:1-6): "Однажды провел он стадо далеко в пустыню, и пришел к горе Божией Хориву. И явился ему Ангел Господен в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление... Господь увидел, что он идет... и воззвал...: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я! И сказал Бог: не подходи сюда... Моисей закрыл лице свое; потому что боялся воззреть на Бога". Во время исхода сынов Израилевых из Египта (Исход 13:21) шел Господь "пред ними днем в столпе облачном... а ночью в столпе огненном...". И, наконец, похожее на предыдущие явления, повторное явление Господа Моисею (Исход 19:16-17) на горе Синай (Хорив): "На третий день, при наступлении утра, были громы, и молнии, и густое облако над горою, и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане. И вывел Моисей народ из стана в сретение Богу, и стали у подошвы горы. Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи и вся гора сильно колебалась". И опять же, предупреждение, идущее рука об руку с этим огненно Божественным сиянием (Исход 19:12): "И проведи для народа черту со всех сторон, и скажи: берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти". Отметим же еще раз, что не только народу запрещено переходить заповедную черту, но и Моисею сияние, взывающее "из среды куста" запрещает подходить близко. Очевидно, что и Моисея, в случае нарушения этого табу, ожидала плачевная участь. Приплюсуем к этому нашему выводу, в подтверждение ему, повествование об истреблении Содома и Гоморы. Именно здесь, еще в домоисеевы времена, впервые появляются Ангелы Господни. Обращаясь к Лоту (Бытие 19:17), "один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад, и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть". Параллельный анализ видения Моисея в Исходе и только что приведенного текста из Бытия фиксирует наше внимание на одинаковых моментах феноменального явления - и там и там задействован Ангел Господен, и там и там подопечные этого Ангела получают от него одинакового рода предупреждение (Моисей - не подходить "к пламени огня из среды тернового куста", Лот - не оглядываться назад). И там и там описание соответствует моменту - огонь, на который запрещено смотреть Моисею (он "закрыл лице свое") находиться непосредственно перед ним; Лот же уходит из Содома и ему запрещено оглядываться на покинутые места, "чтобы... не погибнуть". Но на что именно, в конкретном смысле, запрещено оглядываться Лоту? Анализ текста показывает, что на то же самое явление, что и Моисею - на "огонь от Господа" (Бытие 19:24). И, таким образом, в результате всей суммы вышеизложенного, следует вывод, что Бог равноценен Сиянию Чистого Света Совершенной Реальности, которое, в свою очередь, равнозначно смерти - смертельному своему воздействию на человека - оно способно его убить (в йогической практике известны случаи, когда погрузившиеся в нирвану не могли из этого состояния возвратиться - весьма вероятно, что сияние, которое они созерцали, убивало их). В связи с указанной нами равнозначностью явлений сияния, рождения и смерти, необходимо отметить (в подтверждение исследованиям Топорова В. Н. и соответствующим акцентациям Ю. Шилова) коренную буквенно-акустическую одинаковость согласных в иврите - в словах "" ("lizroah" - "лизроах" - сиять), "" ("lizroa" - "лизроа" - сеять),  "" ("legazria" - "легазриа" - оплодотворять), "" ("lirtsoah" - "лирцоах" - убивать). К этой же самой идее равноценности (сияние = рождению = смерти) относится фиксация Фрезером Д. Д. внимания на практике многих индоевропейских народов (греков, римлян и др.) приносить "беременных женщин в жертву богиням злаков и земли, чтобы земля была плодородной" [50, с.35]. Шилов Ю. в "Прародине ариев", ссылаясь и на, упомянутого нами, Фрезера Д. Д. и на работу Рыбакова Б. А. [44, с. 187, 522-523] пишет о том, что "в качестве подобной реминисценции можно рассматривать... одинаковые изображения головы и лона (символом плодородия - ромбом) на восточнославянских вышивках, приуроченных к летнему солнцестоянию и жатве" [56, с. 147]. К этому материалу уместно добавить, что аналогичное сближение наблюдается и в иврите - в словах "" ("min" - "мин" - секс), "" ("meuian" - "меуйан" - ромб), "" ("maa" - "маа" - семячко), "" ("maian" - "майан" - помысел).

Здесь, для тех, которые, как мы предполагаем, могут засомневаться в профессиональной компетентности наших изысков в древнееврейском языке, напомним, что Леонид Зингер в своей грамматике "Иврит" [21, с. 64] пишет о том, что подобные слова способны "иметь одну или несколько согласных, близких по акустическому восприятию". И далее (там же): "Это явление отмечено еще грамматиками 10-11 вв., которые сформулировали общий принцип: звуки одного и того же сходного произношения могут взаимозаменяться". В дополнение примерам, приведенным из Библии, затронем еще одно явление из этого же неисчерпаемого источника, а именно, видение пророка Иезекииля 1:4,5 - "...клубящийся огонь, и сияние вокруг него. А из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его... подобие четырех животных". И далее (1:13): "И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня". И зрил пророк (1:15) "подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их", а еще то (1:20), что "колеса поднимались наравне с ними, ибо дух животных был в колесах"; а еще то (1:26-28), что "над сводом, который над головами их, было подобие престола... а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем. И... как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже... как бы некий огонь, и сияние было вокруг огня. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние вокруг". Этот текст из Иезекииля приведен нами и потому, что пророка посетило видение, интересующего нас сияния; и потому что узрел он души животных, отделившиеся от их тел; и потому, что сияние это в том виде, в каком "бывает радуга на облаках" возвращает нас к раздумию над 9:13 из Бытия: "Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением завета между Мною и между землею"; и потому, что раздумие это наталкивает нас на мысль о том, что связующим звеном меж верхними сферами (Бог - небо - облако) и нижними (земля - преисподняя - смерть) является радужное свечение; и потому что в мифологических источниках арийского происхождения радуга - это мост между Небесами и Преисподней, и конечно же, потому что 1-я Глава книги пророка Иезекииля является одним из древнейших источников Каббалы, в которой особое место отводится символике света: согласно каббалистическим воззрениям, первая стадия творения - это эманация первичного света и десяти сфирот из недр Самого Бога.

Следует отметить, что хотя в Библии и существует тенденция (в отличие от религий более древнего происхождения) рассматривать смерть, как необратимое состояние, в ней все же имеет место понятие Воскресения из Мертвых (вера в то, что в дни Мессии мертвые оживут). И более того - во Второзаконии 32:39 читаем: "Видите ныне, что это Я, Я - и нет Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю". Очевидно, что сказано это не ради красного словца - воскресил, ведь, Иисус Лазаря, друга своего, на четвертый день после его смерти. "Это мифические выдумки!", - воскликнет читатель, мировоззрение которого опирается в основе своей на веру во всесилие современного просвещения. Но вот, что свидетельствует история о мертвом ребенке, принесенном шошонскому знахарю Моргану Муну [16, с.301]: "Все думали, что девочку уже не вернуть, но знахарь сказал: "Нет, ее душа на время оставила тело...". Затем он коснулся макушки ребенка, проводя рукой поверх головы и вокруг ее. Внезапно девочка открыла глаза и взглянула на него. На следующий день она уже резвилась с другими детьми и была абсолютно здорова". И это лучший из вариантов подобного Воскресения. Умерщвление в качестве наказания за те или иные прегрешения и последующее оживление (превращение людей в зомби) практиковалось (по свидетельствам очевидцев и поныне практикуется) на Гаити - традиция, завезенная сюда неграми Бенина.

Продолжая нашу тему, отметим, что то явление, которое К. Г. Юнг называет деградацией, завершающейся (по его же словам) новым рождением, в "Тибетской книге мертвых" приравнивается к нирване. И это полностью совпадает с нашими рассуждениями, разработанными в книге "Мы - мутанты" [26, с. 180-181], где мы фактически утверждаем, что психическое состояние взрослого человека в момент нирваны равноценно тому психическому состоянию, которое было испытано им в момент эмбрионального рождения. Это означает всего лишь то (и только то!), что в постпреднатальном (сознательном) периоде нашей жизни ощущение нирваны может возникнуть только тогда, когда наше индивидуальное коллективное бессознательное приводится к тому равновесному балансу (благодаря волевому подавлению доминирующих архетипов), который оно имело в момент эмбриональной кристаллизации. Но в таком случае, с нашей точки зрения, момент смерти также равен состоянию нирваны, ибо в этот момент происходит уничтожение в нашем бессознательном доминирующих архетипов. Отсюда следует парадоксальный вывод, что блаженство момента рождения равно блаженству момента смерти. Именно поэтому, люди, испытавшие клиническую смерть, утверждают, что им не хотелось возвращаться в наш бренный мир из той безмятежности, которую они испытали по ту сторону жизни. И еще - очевидно, что в момент образования зиготы приобретается такое же огромное количество энергии, которое высвобождается в момент смерти. Эта высвободившаяся энергия ощущается, вероятно, как отделение души от тела и явление яркого света (феномены, посещающие умерших и входящие в гамму тех незабываемых впечатлений, которые выносят те, кому удалось все же оттуда вернуться).

В дополнение к "Тибетской книге мертвых" упомянем египетскую, похожую на нее в том плане, что и здесь предпочтение получал покойник, сумевший еще при жизни приобрести некоторые конкретные знания о потустороннем мире (прочесть "Книгу Мертвых" и выучить наизусть необходимые заклинания, а также имена всех демонов, охраняющих врата). Исходя из информации, которая имеется в книге Рака И. В. "Мифы древнего Египта", есть и другие совпадающие моменты - "воскреснув, египтянин оказывался перед первыми вратами "Дома Осириса-Хентиаменти", которые охранял страж по имени "Тот, кто следит за огнем"... Умерший должен был приблизиться к этим вратам и сказать: "Я - тот великий, кто создал свой свет, я пришел к тебе, Осирис, я молюсь тебе, очищенный от всего оскверняющего..." [39, с 173, 174].

Вопросы феноменальных явлений, связанных с посмертным состоянием человека, настолько выпадают из повседневной жизни, что отдельный индивидуум, если даже случайно и вычитал об этом что-нибудь из каких-либо источников (которые, к сожалению, не дорастают до научно обоснованной концепции), не находит эти явления определяющими среди тех забот, в которые окунает его современная действительность - ему легче не думать о них, ибо смертный час еще не наступил, а если и наступит, то это всего лишь краткий миг в сравнении с длительностью отпущенного времени (так ему кажется!). Но фактически имеется вероятность обратного - все самое непреходящее и заветное находится за тем рубежом, где обитает великое всепоглощающее ничто. Мы не скрываем нашего мнения, что для переоценки ценностей необходимо уметь мыслить, уметь философствовать, но, ведь, философами, как, впрочем, и поэтами, не становятся, а рождаются. И все же мы надеемся, на то, что узкий круг читателей у нас все же появиться. Имея ввиду это, мы стараемся скрупулезно исследовать и упомянуть все соответствующие нашей теме источники. С этой точки зрения заметно выделяются апулеевские "Метаморфозы", в которых дается краткое описание (11:23) процесса посвящения в таинства. Жрец ведет миста в баню - там очищает его "окроплением и снова приводит к храму". Затем ставит его "у самых ног богини и, прошептав... на ухо некоторые наставления, ...перед всеми свидетелями наказывает... воздерживаться от чревоугодия, десять дней подряд не вкушать никакой животной пищи, а также не прикасаться к вину". И вот наступает день посвящения. Жрец облачает посвящаемого "в плащ из грубого холста и, взяв за руку, ведет в сокровенные недра храма". И далее: "Может быть, ты страстно захочешь знать, усердный читатель, что там говорилось и делалось? Я бы сказал, если бы позволено было говорить, ты бы узнал, если бы слышать было позволено. Но одинаковой опасности подвергаются в случае такого дерзкого любопытства и язык и уши. Впрочем, если ты объят благочестивой тайной познания, не буду дольше томить. Итак внимай и верь, ибо - это истина. Достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все стихии, в полночь видел я солнце в сияющем блеске, предстал пред богами подземными и небесными и вблизи поклонился им". Невозможно не упомянуть и Э. Шюре, который в книге "Великие посвященные" изложил следующее, импонирующее нашему исследованию, древнее египетское предание:

"Однажды Гермес, долго размышлявший над происхождением вещей, впал в забытье. Тяжелое оцепенение овладело его телом; но по мере того, как оно цепенело, дух его поднимался в пространстве. И тогда ему показалось, что Существо, необъятное по размерам, без определенной формы, звало его по имени. - Кто ты? - спросил Гермес в испуге. - Я, Осирис, верховный Разум, и я могу снять покров со всех вещей. Что желаешь ты видеть? - Я желаю созерцать источник всего сущего, я желаю видеть Бога.

И немедленно Гермес почувствовал себя залитым чудным светом. В его прозрачных волнах проходили очаровательные тени всех существ. Но внезапно страшный мрак, наполненный ползучими тенями, опустился на него. Гермес был погружен во влажный хаос, полный испарений и зловещего шума. И тогда голос поднялся из глубины бездны. Это был Призыв Света. И вслед затем быстрый огонь устремился из влажных глубин в неизмеримые высоты эфира. Гермес поднялся за огнем в светлые пространства. Хаос свивался и развертывался в бездне; хоры светил сверкали над его головой, и ГолосСвета наполнял Бесконечность" [58, с. 119].

Теперь и мы на основе приведенной информации убедились в том, что, человек, прошедший испытание смертью, а значит, в равной степени, и бесповоротно умерший со зримой ясностью проходят через стадию отделения души от тела и затем перед ними возникает видение некоего яркого источника, излучающего свет и способного вести с ними своеобразный разговор. Отсюда само собой вытекает, что "вернувшиеся с того света" в результате подобного рода ощущений и видений начинают куда более, чем веровать - они начинают знать нечто определенное о существовании загробной жизни, исходя при этом из своего собственного опыта. И, вероятно, задача мистерий заключалась в том, чтобы помочь мисту на собственном опыте убедиться в том, что за чертой жизни есть некое продолжение, хотя и несколько отличающееся, но все же вполне приемлемое, чтобы перестать бояться перехода из одного состояния в другое.

Отсюда следует, что знания, вынесенные Сократом, из участия в культовых посвящениях имело опытный характер. Во-первых, он на практике постиг, что душа отделима от тела. И это его знание придает некоторым его беседам определенную целенаправленность - в Федоне, например (II, 80 e, 81a), Сократ рассуждает о том, что происходит с человеком после смерти. Его понимание этого вопроса по сути своей совпадает с изложенным в Бардо Тедол (имеет буддистский оттенок): "Допустим, что душа разлучается с телом чистою и не влачит за собою ничего телесного, ибо в течение всей жизни умышленно избегала любой связи с телом, остерегалась его и сосредотачивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной философии и, по сути дела, готовилась умереть легко и спокойно. Или же это нельзя назвать подготовкою к смерти? - спрашивает Сократ у Кебета и тут же отвечает, - такая душа уходит в подобное ей самой безвидное место, божественное, бессмертное, разумное, и, достигши его, обретает блаженство, отныне избавленная от блужданий, безрассудства, страхов, диких вожделений и всех прочих человеческих зол, и - как говорят о посвященных в таинства - впредь навеки поселяется среди богов".

Несколько далее, в том же Федоне (81bc), Сократ продолжает свой рассказ о том, что происходит с человеком после его смерти: "Но, думаю, если душа разлучается с телом оскверненная и замаранная, ибо всегда была в связи с телом, угождала ему и любила его, зачарованная им, его страстями и наслаждениями настолько, что уже ничего не считала истинным, кроме телесного, - того, что можно осязать, увидеть, выпить, съесть или использовать для любовной утехи, а все смутное для глаза и незримое, но постигаемое разумом и философским рассуждением, приучилась ненавидеть, бояться и избегать, - как, по-твоему, такая душа расстанется с телом чистою и обособленною в себе самой?... Никогда!... Я думаю, что она вся проникнута чем-то телесным: ее срастили с ним постоянное общение и связь и долгие заботы о нем... Но ведь телесное, друг, надо представлять себе плотным, тяжелым, землеообразным, видимым. Ясно, что душа, смешанная с телесным, тяжелеет, и эта тяжесть снова тянет ее в видимый мир".

Сравним это понимание Сократа с имеющимся комментарием к тексту в "Тибетской книге мертвых", в котором следующим образом поясняются причины нисхождения умершего из области "богов" в область "видимого мира": "Если умирающий знаком с этим состоянием благодаря прежним духовным (йогическим) упражнениям, если он способен в решающий момент достичь состояния Будды, Колесо Рождений остановится и наступит немедленное Освобождение. Но такое духовное искусство встречается крайне редко; обычно ментальных способностей умирающего не хватает, чтобы удержаться в сфере, где сияет Чистый Свет, и начинается постепенное нисхождение в низшие области Бардо, завершающееся новым рождением" [46, с. 34-37]. Теперь, имея перед глазами этот комментарий, можно более отчетливо видеть аналогичные точки соприкосновений в двух текстах - в платоновском и в тибетском: в платоновском душа избегает повторного рождения и "впредь навеки поселяется среди богов", если она в процессе жизни "сосредотачивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь" и очищаясь этим, готовилась к смерти; в тибетском требуется знакомство "с этим состоянием благодаря прежним духовным (йогическим) упражнениям" - в этом случае достигается "немедленное Освобождение". Обращает на себя внимание идентичность предпочтения, которое (исходя из платоновских диалогов) в сравнении с простыми смертными получают при переходе из этого мира в потусторонний посвященные в таинства, и предпочтения, приобретенного йогической практикой (тибетский текст): в противном случае умершие в качестве наказания (как повествуют об этом платоновские диалоги) возвращаются в "видимый мир", или, в соответствии с тибетской версией - нисходят к повторному рождению. Указанные аналогии, наблюдаемые в этих двух текстах, говорят не только о линии, прослеживаемой от Платона к Сократу, от Сократа к Пифагору, от Пифагора к Будде и в несколько более далекое прошлое - к Орфею, но и о том, что ритуалы культовых посвящений появились на исторической арене не на голом месте, но своим происхождением обязаны тем глубоким корням, которые берут свое начало в древнейших временах; и о том, что познание описанных нами феноменов имеет один общий источник и о том, что народы, сохранившие в своих мифах и ритуалах следы этих познаний, имеют общее происхождение и, соответственно, общую генетическую наследственность, проявляющуюся не столько в строении черепа и внешней схожести черт, сколько в архетипическом содержимом коллективного бессознательного.

Мы приглашаем нашего читателя заглянуть в сокровенную суть этой неисчерпаемости и убедиться, что она, раздробившись на многочисленные самостоятельные ручейки, продолжала, продолжает и продолжит оставаться быть. Мэри Бойс, например, в своей книге "Зороастрийцы", почерпнув из такого ручейка, информирует нас о существовании прелюбопытнейшей легенды: "Согласно зороастрийским преданиям, Зороастр достиг тридцати лет, возраста зрелой мудрости, когда он, наконец, получил откровение. Это великое событие упоминается в одной из Гат (Ясна 43) и кратко описывается в пехлевийском сочинении Задспрам (Задспрам 20-21). Там рассказывается, как однажды Зороастр, участвуя в сборище по случаю весеннего празднества, отправился на рассвете к реке за водой для приготовления хаомы. Он вошел в реку и постарался взять воду из середины потока. Когда он возвратился на берег (в этот момент он сам пребывал в состоянии ритуальной чистоты), перед ним в свежем воздухе весеннего утра возникло видение, которое открылось ему как Воху-Мана, то есть "Благой помысел". Оно привело Зороастра к Ахура-Мазде и пяти другим излучающим свет персонам, в присутствии которых пророк "не увидел собственной тени на земле из-за их яркого свечения". Тогда же от этих семи божеств Зороастр и получил свое откровение" [7, с. 31]. Обратим внимание на соответствие: Моисею явилось свечение в виде Ангела Господня "в пламени огня из среды тернового куста, Зороастру - сияющее существо, открывшееся ему как Воху-Мана (Благой помысел). И еще на то, что видения эти могут возникать не только при испытании смертью, но и в состоянии ритуального очищения. Таковое, как известно, может быть достигнуто голоданием, бессонницей, отказом от мясной пищи, специальными упражнениями, приемом внутрь различного рода наркотических веществ и прочими способами ритуального воздействия. Американские индейцы, например, в поисках духа-покровителя уходят в безлюдное место. Ключевым моментом поиска видения считается появление духа. Индейские знахари в своем большинстве утверждают, что такое видение приближается как яркий свет. В "Индийской философии" С. Радхакришнан, используя гимны Ригведы (сложились в среде арийских племен в эпоху переселения их в Северо-Западную Индию приблизительно в XV-X вв. до н.э.), сообщает: "Сома, бог вдохновения, дающий бессмертие, аналогичен Хаоме Авесты и Дионису древней Греции; это бог вина и виноградников. Все это - культы опьяняющих напитков... Сома персонифицируется не полностью. Растение и сок столь живо предстают перед человеческим умом, что обожествлять их ему не так легко. Исполнение обращенных к Соме гимнов приурочено к тому времени, когда сок выжимали из растения. "О Сома, вылитый, чтобы Индра выпил, теки чистым, сладчай шим и увеселительным потоком" - (IX.1). В книге VIII.48.3. один из поклоняющихся восклицает: "Мы пили Сому, мы стали бессмертными, мы вышли на свет, мы познали богов"... Какое место занимает Сома в деяниях арийцев ведийской эпохи, показывает следующий прекрасный гимн [64], обращенный к Соме: "Там, где вечный свет в мире, где находится солнце, в том бессмертном, нетленном мире помести меня, о Сома. Где сын Вивасват правит, как царь, где находится тайна небес, где находятся могучие воды, там сделай меня бессмертным" [38, с. 66, 67].

С. Радхакришнан, комментируя этот гимн, говорит, что сын Вивасват, являющийся Ямой - правителем мертвых (соответствует Йиме - сыну Виванхванта Авесты), первый из смертных умер и обрел путь в иной мир; первый, кто пошел по пути предков. Мы же, имея ввиду акценты проделанного нами исследования, сосредоточим внимание не столько на том, что ритуальные (в Ригведе - сома, в Авесте - хаома) напитки, вызывали при их употреблении духовное просветление и видение вечного света, сколько на том, что блаженное сияние это пребывает не во внешнем мире, а в царстве сына Вивасваты (правителя мертвых) - именно туда, желая обрести подлинное бессмертие, просит Сому безымянный исполнитель священного индийского гимна перенести самого себя. Но не только ради этого он готов отправиться туда добровольно.

Цепочка - опьяняющий напиток, видение вечного света в царстве смерти и смерть, ведущая к повторному рождению - осмысливалась древним человеком, как элемент естественного круговращения природы, который необходимо поддерживать. Ритуальные жертвоприношения воспринимались, как подпитка этого круговращения, необходимая для того, чтобы оно не прерывалось. В книге "Религиозные традиции мира" - в монографии "Индуизм", написанной Дэвидом М. Найпом (перевод Д.А. Иванова), читаем: "Ведийская религия была и остается не чем иным, как серией осуществляемых по особой программе развоплощений и созидательных убийств, поддерживающих непрерывное существование мира" [36, с.208]. Шилов Ю. в "Прародине ариев", опираясь на избранные гимны Ригведы, переведенные Елизаренковой Т. Я., а также на комментарии и на вступительную статью, написанные этим автором [41, с. 404-405], отмечает следующее: "Сам факт принесения в жертву нельзя считать "указанием на социальную приниженность принесенных в жертву людей": ведь из "Гимна Пуруше" (РВ X.90.16) и других данных известно, что жертва обожествлялась и обычно была добровольной" [56, с.139]. Тот же Юрий Шилов в "Прародине ариев" [56, с. 26-27], беря за основу свою же научную работу [57, с. 165-167], обращает внимание "на взаимосвязь человеческих жертвоприношений с другими" видами жертвоприношений, "а также с антропоморфными статуэтками, стелами, кромлехами и досыпками, могилами" и приходит к выводу "о тяготении указанных жертвоприношений не к каннибализму или социальному неравенству, а к космогоническим ритуалам и мифотворчеству". Очевидно, что знание о происходящем по ту сторону жизни позволяло древним не бояться смерти. И, конечно же, мы согласны с Ю. Шиловым, что в процессе жертвоприношений использовались не только пленные. Добровольцев умереть на этом поприще было более, чем предостаточно. Смерть в этом случае воспринималась, как духовное возрождение. Именно в этом ключе герметик Зосим (ок. III - IV вв.) описывает свое видение, цитируемое Вячеславом Ивановым в книге "Дионис и прадионисейство" - "приспешил некто, быстро бегущий, на рассвете, и одолел меня, и рассек ножом, и расчленил меня по составу согласия моего, и содрал кожу с головы моей, и мечом - меч был при нем - отделил кости мои от плоти моей, и опять сложил кости с плотию, и жег меня огнем из руки своей, доколе я не научился, переменяя тело, быть духом" [23, с.181].

Видение Зосима уходит своими архетипическими корнями в мифы, повествующие о растерзании, как о явлении, без которого невозможно сотворение мира. В этом отношении, в принципиальном их смысле, мифы о растерзании Пуруши, Кроноса, Осириса, Паньгу и пр. ничем друг от друга не отличаются. Вселенная, возникшая благодаря подобному растерзанию, могла продолжать свое существовании только и только при условии постоянных жертвоприношений. Такому пониманию круговорота жизни способствовали и явления повседневности, привязанные, например, к земледелию (гибель посеянного зерна в результате прорастания и в итоге получение новых зерен) и открытие жрецами феноменов непрерывности личностного бытия (реинкарнации).

Традиция человеческих жертвоприношений, корни которой прорастают в глубочайшую древность, не вышла из моды и в более поздние времена. В "Законах" (IV, 782 с) Платон устами некоего Афинянина сообщает: "Пережитки того, что люди приносили друг друга в жертву, мы и сейчас видим у многих народов". О человеческих жертвоприношениях в храме Зевса Ликейского свидетельствует Павсаний (VIII 38, 7). Он же рассказывает о Ликаоне, зарезавшем на алтаре Зевса младенца (VIII 2, 3), а Плутарх о человеческом жертвоприношении, совершенном Фемистоклом накануне Саламинской битвы (Фемистокл XIII, 234). И Библия не отрицает такую возможность (об этом можно судить по готовности Авраама подчиниться Божьему повелению принести в жертву Исаака). С нашей точки зрения (в отличие от общепринятой) жестокое требование Господа имело своей целью не столько испытание незыблемости авраамовой веры (Бог в этом не сомневался), сколько проверку готовности Авраама исполнить Божий закон о первенцах (Числа 3:13) на самом деле (в натуральной его сущности): "Ибо все первенцы - Мои; в тот день, когда поразил Я всех первенцов в земле Египетской, освятил Я Себе всех первенцев Израилевых от человека до скота; они должны быть Мои. Я Господь". "Но ведь Исаак не первенец!", - возразит вдумчивый и всезнающий читатель. "Да!" - подтвердим мы его несомненную компетентность, но добавим при этом, что патриархи наши нередко нарушали права первенца, как главного наследника, на законную долю из своего имущества. И, действительно, ведь в этом отношении Исаак был предпочтен Авраамом первенцу Исмаилу. Именно отсюда исходит негодование Господа (Бытие 22:2): "Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение". И если это требование Господа имело благополучный исход, то, как свидетельствует Библия, случаи принесения людей в жертву все же имели место. В Книге Судий 11: 30, 31, 34, 39, например, повествуется о том, как Иеффай заклал собственную дочь.

Конечно же, еврейская религия - явление более цивилизованного порядка, чем, скажем, та, которая питалась мифами Древнего Египта или Ригведы, но косвенно и в ней присутствуют отголоски жестоких мифологических расчленений. В той же Книге Судей 19:28, 29 нашло себе место следующее натуралистическое описание, похожее чем-то на кадры из кинофильмов в стиле итальянского неореализма: "Он сказал ей: вставай, пойдем. Но ответа не было, потому что она умерла... Пришедши в дом свой, взял нож, и, взяв наложницу свою, разрезал ее по частям ее на двенадцать частей, и послал во все пределы Израилевы". Этот поступок некоего левита в контексте Библии кажется, на первый взгляд, логически необъяснимым. Но объяснение есть и заключается оно в том, что в левите этом сработало бессознательное - архетипы, переданные ему по наследству теми далекими предками, которые на несколько тысячелетий были старше не только самого левита, но и самого Авраама. Согласно древнейшей схеме, уже упомянутой нами ранее, возрождение рассматривалось как следствие расчленения. "Мистика, паталогия, садизм!" - подумает возмущенный читатель, но нет иного разумного объяснения, кроме предлагаемого. Сам труп, в целостности его, символизирует 12 колен израилевых лишенных былой космической энергии - народ, обессиленный мелкими взаимопретензиями и распрями. Расчленением трупа, обесчещенной развратными жителями Гивы наложницы, левит как бы вливал в народ свой новые силы для единения, самоочищения и самовозрождения. Напомним читателю, для пущей убедительности, что поступок Иезекииля 5:1 подобен по своей символике не только поступку левита, но и самопожертвованию: "А ты, сын человеческий, возьми себе острый нож, бритву брадобреев возьми себе, и води ею по голове твоей и по бороде твоей, и возьми себе весы и раздели волосы на части". Несколько выше мы уже упоминали о видении Иезекиилем в виде сияния "подобия славы Господней" (2:1). По ходу библейского повествования становится понятным, что совершить символическое саморасчленение было предложено Иезекиилю голосом этого сияния и что оно Господь Бог... А разве история умерщвления Иисуса Христа и Его легендарное Воскресение не является аллегорическим повествованием о метаморфозах добровольного принесения Сыном Человеческим самого себя в жертву?

На этом этапе нашего продвижения в неизведанное мы вправе задать сами себе вопрос - с помощью каких методологий древнейшие получили знания о том, что происходит с умершими по ту сторону жизни? Тем же самым путем, каким, как нам это кажется, исследуют этот вопрос современные ученые. Сома и хаома и другие подобного рода напитки по принципу воздействия ничем не отличаются от препарата ЛСД, употребленного С. Грофом и Д. Хэлифакс в своих специфических исследованиях. И если эти ученые приходят к выводу, что "переживание полнейшего уничтожения часто сопровождается видением слепящего белого или золотистого света" [15, с. 66], то, несомненно, что к такому же выводу пришли и жрецы древнейших народов, накапливая и анализируя многовековой опыт воздействия на соплеменников опьяняющих напитков во время традиционно праздничных оргий. И если эти ученые сообщают, что "лица, находящиеся под действием ЛСД, ... принимают позы и продуцируют серии телодвижений, поразительно напоминающие процесс прохождения плодом различных стадий родов" [15, с. 62], то почему бы не заметить это же самое и жрецам и не провести на этой основе космологический знак равенства между уничтожением (смертью), видением света и процессом рождения? Очевидно, что исходя именно из такого обобщения, как показывают раскопки древнейших захоронений, умершим придавали позу, напоминающую положение плода в матке. И если участники экспериментов во время сеансов психоделической терапии сталкиваются "с вероятностью того, что они жили множество раз до нынешнего воплощения" [15, с. 73] и если некий Джесс, будучи неграмотным человеком, "в ходе психоделических процедур открыл и усвоил сложную метафизическую систему, включая веру в реинкарнацию" [15, с. 78], то почему бы жрецам результаты подобных наблюдений не сделать достоянием слагаемых ими мифов, подобных Ригведе и Упанишадам, что, собственно говоря, и произошло в действительности. Иные пути приобретения такого опыта - свидетельства людей испытавших состояние смерти и тем не менее вернувшихся, что называется "с того света". Именно подобного рода свидетельство использует Сократ в беседе с Главконом (Платон, III, "Государство", 614 bc): "Я передам тебе... рассказ одного отважного человека, Эра, сына Армения, родом из Памфилии. Однажды он был убит на войне; когда через десять дней стали подбирать тела уже разложившихся мертвецов, его нашли еще целым, привезли домой, и когда на двенадцатый день приступили к погребению, то лежа уже на костре, он вдруг ожил, и оживши, рассказал, что он там видел".

Глава III