Тур Хейердал

«Аку-Аку»

конспект

В 1955-1956 гг. Т. Хейердал организовал Норвежскую археологическую экспедицию на остров Пасхи. В научный штат экспедиции были включены Арне Шёльсвольд, Карлайл Смит, Эдвин Фердон и Уильям Маллой. Хейердал вместе с профессиональными археологами провели на острове Пасхи несколько месяцев, исследуя ряд важных археологических объектов. Основными в проекте были эксперименты по высеканию, перетаскиванию и установлению знаменитых статуй моаи, а также раскопки на таких возвышенностях, как Оронго и Поике. Экспедиция опубликовала два больших тома научных отчётов («Отчёты Норвежской археологической экспедиции на остров Пасхи и в Восточную часть Тихого океана»); позже Хейердал дополнил их третьим («Искусство острова Пасхи»). Эта экспедиция заложила фундамент для многих археологических изысканий, которые продолжаются на острове и поныне. Популярная книга Т. Хейердала на эту тему «Аку-Аку» стала очередным международным бестселлером.

* * *

На этом далеком острове, лежащем за тридевять земель, люди когда-то были поглощены одной из своих самых странных затей. Какой народ – никому неведомо. И никто не знает – зачем.

В Анакенской долине было безлюдно, когда наш первый маленький отряд начал подыскивать хорошее место для палаток на прибрежной площадке. Однако вскоре на пригорке показался всадник. Он подъехал ближе, это был местный пастух. Соскочив с коня, он подошел к нам и поздоровался. Пастух жил в побеленном каменном домишке в западной части долины, на его попечении были все овцы в этой части острова. Услышав, что мы задумали поселиться в Анакенской долине, он сразу указал на небольшой каньон с просторными пещерами. Дескать, это пещеры Хоту Матуа, в них некогда жил первый король и его спутники, подлинные первооткрыватели острова. Потом они поставили себе большие камышовые хижины.

Островитянин говорил о Хоту Матуа, как англичане говорят о королеве Виктории. Он не допускал и мысли, чтобы кто-то не знал Хоту Матуа, который для пасхальцев является альфой и омегой, чем-то средним между библейским Адамом и Колумбом.

Посреди береговой излучины и на обоих флангах лицом к морю расположились три алтаря из огромных каменных блоков. Они стояли над самым пляжем, и можно было бы принять их за укрепления, прикрывающие равнину от вторжения с моря, если бы рядом не лежали на песке огромные фигуры из серо-желтого камня, свидетельствуя, что кладка служила опорой для них.

Они лежали ничком, головой внутрь острова – значит, до свержения идолы стояли спиной к морю, лицом к открытой культовой площадке. Вдоль центрального алтаря лежало бок о бок несколько павших богатырей, а по соседству валялись венчавшие их громадные цилиндры из ржаво-красного камня.

На высокую мощную кладку в восточной части залива опиралась в прошлом лишь одна статуя, зато она, хоть и уткнулась теперь носом в землю, казалась намного дороднее своих стройных родичей с соседней террасы. Подле этого великана и жил некогда сам Хоту Матуа. Пастух благоговейно показал на мощный фундамент, который еще возвышался над землей. Дальше виднелась своеобразная пятиугольная печь, там прежде находилась королевская кухня.

Выбор пал на пятиугольную печь Хоту Матуа и напоминающий лодку фундамент рядом с ней…

Под самым дерном лежал осколок старинной каменной чаши вместе с наконечниками для копий и другими острыми орудиями из черного обсидиана. Дальше археологам стали попадаться обломки рыболовных крючков, как из человеческой кости, так и из великолепно отполированного камня. Углубившись сантиметров на тридцать в землю рядом с печью Хоту Матуа, они наткнулись на какие-то камни, расчистили их и увидели пятиугольную печь такого же точно вида, как лежащая наверху. Но если верхнюю печь сложил родоначальник пасхальцев Хоту Матуа, то кто же до него готовил себе пищу таким же способом?

Островитяне недоумевали, они, как и все приезжавшие на остров, приписывали первую печь и фундамент Хоту Матуа, ведь он точно жил тут.

Продолжая скрести землю, мы находили все новые обломки рыболовных крючков, ракушки, осколки костей, древесный уголь и человеческие зубы. Уже и вторая печь осталась далеко наверху, мы решили, что добрались до древних слоев. И тут Биллу попалась чудесная голубая бусина венецианского стекла. Он ее опознал – такими бусинами расплачивались европейцы при меновой торговле с индейцами двести лет назад. Выходит, мы находимся еще в эпохе первых европейских посещений! Бусина могла попасть на остров самое раннее в пору открытия его Роггевеном; то есть, мы дошли пока лишь до 1722 года. Обратившись к судовому журналу Роггевена, мы прочли, что первый островитянин, поднявшийся на борт его корабля, был вознагражден двумя нитками голубых бус, зеркальцем и ножницами. Вполне естественно допустить, что несколько бусин могли очутиться в обители короля в Анакене. Копая дальше, мы вскоре наткнулись на сплошную гальку без каких-либо следов деятельности человека.

PPP: Жалко, что Хейердал не дает точных данных о «далеко» и «вскоре». А так со слов получается, что культурный слой выше бусинки был существенно толще слоя ниже. То есть легендарный король высадился на берег совсем незадолго до европейцев?!.

В одну из первых ночей возле лагеря пропали две канистры, а кто-то срезал и унес отличную веревку, которой мы обнесли лагерь. Патер Себастиан считал, что ее присвоили для оснастки одной из лодок, подготовленной для побега в океан. После этого губернатор прислал Касимиро и Николаса, чтобы они дежурили вокруг лагеря. Это были деревенские полицейские. Насколько Николас был толст и дороден, настолько же старик Касимиро был тощ и высок и к тому же удивительно похож на сутулое чучело с кривыми коленями, излюбленный предмет резчиков острова Пасхи. Не будь эта фигурка известна еще во времена капитана Кука, можно было бы заподозрить Касимиро в том, что он для нее позировал.

И вот наше первое воскресенье на острове.

Патер Себастиан намекнул, что рад будет видеть нас в церкви, если мы захотим послушать пение пасхальцев. Поэтому я собрал всех членов экспедиции, как научных работников, так и моряков, и объяснил, что в Полинезии церковь играет особую роль. Это не только столп, на котором зиждется мировоззрение островитян, получающих здесь некий заменитель своей древней веры в Тики и Маке-Маке. Церковь – общественный центр, единственное место, где туземцы собираются вместе, надев свои лучшие наряды, ведь на уединенных островах Полинезии нет ни клуба, ни кино, ни рыночной площади. И если в воскресенье вы не придете к ним, потом можете вообще не приходить, островитяне привыкли фанатично относиться к своей церкви и отказ прийти воспринимают как демонстрацию, враждебный выпад. На одних островах жители протестанты, на других - католики, мормоны или адвентисты в зависимости от того, какой миссионер первым туда попал и выстроил церковь. Неискушенный гость может нечаянно задеть чувства туземцев.

Патер Себастиан был убежден, что на остров Пасхи прибыли два народа с различной культурой. И островитяне твердо стояли на этой версии. В своей книге патер указывает также, что пасхальцы во многом отличаются от обычных жителей Тихого океана, в частности здесь наблюдаются явные следы какой-то белой расы. Не только Роггевен и другие ранние мореплаватели заметили это. Патер Себастиан указывает, что, по преданиям самих островитян, среди их дальних предков многие обладали белой кожей, рыжими волосами и голубыми глазами. И когда патер Эухенио первым из европейцев поселился на острове, его поразило, как много людей с белой кожей среди островитян, которых он собрал в деревне Хангароа. Еще пятьдесят лет назад, когда прибыла экспедиция Раутледж, жители делили своих предков на две группы по цвету кожи, и они рассказали англичанам, что последний король на острове тоже был совсем белый. Светлокожие пользовались здесь особым почетом и уважением; как и на некоторых других островах Южных морей, были звания, которые можно было получить, только пройдя особый ритуал «отбеливания», чтобы возможно больше походить на своих обожествленных предшественников.

Куда бы мы ни залезли, где бы ни остановились, всюду нас, будто в комнате смеха, окружали огромные лица. Мы видели их анфас, в профиль, под всевозможными углами. Все они были поразительно схожи. У всех одно и то же стоическое выражение и необычно длинные уши. Мы перелезали через носы и подбородки, наступали на рты и громадные кулаки, а на полках вдоль склона над нами лежали еще и еще исполины. Научившись отличать искусственное от природного, мы убедились, что вся гора от самого подножия до кратерного гребня чуть не сплошь состоит из каменных тел и голов. И на гребне на высоте полутораста метров над равниной с незапамятных времен лежали наполовину законченные богатыри, глядя на небо и парящих в нем коршунов. Но и тут не было конца полчищам истуканов, они спускались непрерывной чередой вниз по стене кратера в чрево вулкана. Вплоть до пышных зарослей зеленого камыша по периметру кратерного озера протянулась кавалькада чопорных, безмолвных каменных людей, стоящих и лежащих, завершенных и незавершенных, словно племя роботов, окаменевших от жажды в тщетных поисках живой воды.

А когда мы приступили к раскопкам, то удивились еще больше. На что огромными казались каменные головы у подножия вулкана, а мы, зарываясь в землю, сперва откопали грудь, потом живот, руки, наконец бедра и соединяющиеся ниже живота длинные тонкие пальцы с огромными кривыми ногтями. В земле перед идолом нам попадались человеческие кости и следы кострищ. Знаменитые головы смотрелись совсем иначе вместе с телом и руками, чем в энциклопедиях и географических справочниках, где они выглядят отрубленными.

…мы решили сперва изучить многочисленных незаконченных идолов на полках в самой каменоломне. Все говорило за то, что работа прекратилась внезапно: тысячи примитивных каменных рубил лежали на рабочих местах. И так как ваятели трудились одновременно над многими статуями, мы могли видеть все этапы. Сначала они в горной породе высекали лицевую часть, потом оба уха и руки с длинными пальцами, которые соединялись ниже живота. И наконец они врубались в камень с боков, формируя спину. Она первоначально напоминала днище лодки с острым килем, соединяющим изваяние с горой. Полностью вытесав всю лицевую часть, ее тщательно обрабатывали и полировали, только не делали глаз под крутыми надбровными дугами. До поры до времени великан оставался незрячим. Потом скульпторы срубали «киль» под спиной, подпирая при этом богатыря камнями, чтобы не скатился с обрыва. по-видимому, ваятелям было безразлично, где и как вытесывать статую - на отвесной стене или на горизонтальной плоскости, головой кверху или книзу. Незаконченные исполины лежали как попало, словно на поле боя.

Отделив спину, начинали головоломный спуск по склону к подножию вулкана. Иной раз многотонных колоссов спускали по отвесным обрывам, через полки, на которых тоже шла работа над идолами. Немало истуканов побилось, но подавляющее большинство спустили целехонькими, правда ног не хватало, ведь каждое изваяние заканчивалось плоским срезом там, где у человека начинаются ноги. Словом, длинный торс с руками.

Тысячи тонн осколков из мастерской перенесли ваятели к подножию вулкана, где выросли огромные осыпи и искусственные морены. В этих кучах рыли глубокие ямы и временно устанавливали богатырей. Только теперь можно было отделывать спину и шею исполина, а выше бедер спину украшали поясом с символическими изображениями. Этот узкий пояс был единственным одеянием нагих фигур, и все они, кроме одной, изображали мужчин.

Однако таинственное странствие каменных богатырей здесь не заканчивалось, после доделки спины они отправлялись к своим алтарям. Большинство пасхальскнх истуканов покинули гору, и совсем немного осталось ждать своей очереди у подножия вулкана. Готовые богатыри разошлись во все концы острова, до пятнадцати километров от мастерской, в которой им придали облик человека.

Патер Себастиан был как бы директором этого музея под открытым небом. Он исходил лунное царство вдоль и поперек и пометил номерами все статуи, какие обнаружил, итого больше шестисот. Все они были высечены из одной породы, изваяны в огромной мастерской на крутом склоне Рано Рараку. Только здесь вы увидите характерный серо-желтый цвет, по которому затем издалека опознаете статую, где бы она ни валялась среди других каменных глыб.

Самое удивительное, что ваятели перемещали не глыбы камня, которым толчки нипочем, а полностью законченные фигуры, полированные от мочки уха до лунки ногтей. Не хватало только глазищ. Как ухитрялись они переносить готовых идолов в такую даль, ничего не повредив, не поцарапав полировки? Этого никто не знал.

Доставив слепых истуканов на место, их не опускали основанием в яму, чтобы поставить торчком, напротив – каждого идола поднимали и водружали на аху, каменный алтарь высотой около двух метров. Только теперь вытесывали глазницы, только теперь богатырь мог увидеть, где он очутился. И наконец, в довершение всего на голову исполина надевали «шляпу» весом от двух до десяти тонн, что как раз и равно весу двух слонов.

Впрочем, слово «шляпа» неверно, хоть так и повелось говорить. Старое пасхальское имя этого огромного головного убора – пукао, то есть «пучок волос», такую прическу носили многие местные мужчины, когда на Пасхи приплыли европейцы.

Почему древние ваятели клали на макушку богатыря особый камень, изображающий пукао, а не высекали прическу сразу, вместе со всей статуей? Да потому что главным в этом пучке волос был цвет. Пасхальцы отправлялись в другой конец острова и за десять километров от каменоломни Рано Рараку в небольшом заросшем кратере добывали породу красного цвета. Именно этот красный цвет был им нужен для волос. И тащили они с одной стороны серо-желтые статуи, а с другой – красные пукао, чтобы водрузить их на каждом из пятидесяти с лишним алтарей, сооруженных вдоль побережья.

На большинстве постаментов стояло по два идола, часто их было по четыре, пять, шесть, а на одной платформе, высотой четыре метра, выстроилось пятнадцать рыжеволосых богатырей.

Но сегодня ни один из великанов не стоит на своем алтаре. Уже капитан Кук, а по всей вероятности даже Роггевен, приплыли сюда слишком поздно, чтобы застать все статуи на первоначальных местах, но большинство идолов еще стояли с красными пукао на голове. В середине прошлого века последний великан был сброшен с алтаря, и красный «пучок волос», будто окровавленный паровой каток, прокатился по мощеной площадке. Теперь вы увидите стоящими только слепых, безволосых истуканов у подножия вулкана с вызывающе задранным кверху подбородком. Они ушли в землю так глубоко, что их никто не мог повалить, а попытка срубить одну голову топором кончилась полной неудачей, палач смог высечь лишь чуть заметную борозду в каменной шее великана.

PPP: Не так-то хрупок этот материал. И не столь легок в обработке…

Последнего идола свергли с аху примерно в 1840 году, во время стычки каннибалов, поселившихся в пещере по соседству. Десятиметровую фигуру венчал пукао объемом в шесть кубических метров, а сама она стояла на каменной стене почти в рост человека. Мы измерили поверженного богатыря и определили его вес - пятьдесят тонн. Такую махину притащили сюда за четыре километра от Рано Рараку. Представим себе, что мы опрокинули вверх колесами десятитонный железнодорожный вагон, ведь в Полинезии не знали колеса. Рядом с первым точно так же поместим второй вагон. Потом загоним в эти вагоны двенадцать коней и пять рослых слонов. Вместе это будет пятьдесят тонн, и можно тянуть, но мало сдвинуть груз с места, мы должны протащить его по камням на четыре километра, да так, чтобы ничего не повредить.

Вот он, родильный дом истуканов; я стоял на громадном зародыше, а сколько их лежало на склонах кратера впереди и позади меня. На откосах у подножия как снаружи, так и внутри выстроились безволосые и незрячие новорожденные, напрасно ожидая, когда настанет их черед отправляться в путь. С гребня я видел дороги, по которым некогда перемещались статуи.

Несколько готовых идолов уже приготовились выходить из кратера, когда все работы внезапно были прекращены. Один из них успел добраться до, гребня, другой даже перевалил в ложбину на наружном склоне. По транспорт прервался, и они остались лежать, причем не на спине, а на животе. Вдоль расходящихся от кратера поросших травой древних дорог, расчищенных от камня, тут и там лежали по одной, по две, по три другие статуи. Тоже незрячие и безволосые, и было очевидно, что их не свергли с какого-либо пьедестала, а просто бросили по пути от Рано Рараку к соответствующему алтарю. Некоторые ушли довольно далеко от торчащих на горизонте конусов.

А вон там, на западе, отсюда и не видно, находится маленький кратер Пуна Пау, где ломали камень для пукао. Я уже спускался в него и на дне под крутыми стенками осмотрел с полдюжины цилиндрических «начесов», похожих на колесо парового катка. Древние мастера причесок переправили через обрывистый склон изрядное количество огромных глыб, и теперь они валялись в беспорядке под горой, дожидаясь, когда их поволокут дальше. Другие были брошены на пути к своим хозяевам, мы встречали их тут и там в степи. Я измерил самый большой пукао, извлеченный из кратера. В нем было больше восемнадцати кубических метров, он весил тридцать тонн – столько же, сколько семьдесят пять крупных лошадей.

PPP: Хейердал не так уж и далеко уходит от плотности пемзы, оценивая ее практически в 1,5 т/м³…

Пасхальцы с таким жаром толковали о дощечках с письменами ронго-ронго, будто бы по сей день хранящихся в «запечатанных» пещерах, что любой приезжий в конце концов заражался любопытством.

– Нам предлагали сто тысяч песо за одну дощечку, – говорили островитяне, – значит, настоящая цена им не меньше миллиона.

В глубине души я знал, что они правы. Но я знал также, что если кто-нибудь из них и найдет хранилище ронго-ронго, он вряд ли отважится туда войти. Ведь дощечки были для их предков святыней, и старые мудрецы, которые спрятали свои священные ронго-ронго в подземелье, когда патер Эухенио ввел на острове христианство, прочли заклинания и наложили табу на дощечки с письменами. Пасхальцы твердо верили, что всякого, кто к ним прикоснется, ждет смерть.

В музеях мира хранится не больше двух десятков таких дощечек, и до сих пор еще ни один ученый не сумел расшифровать надписи. Замысловатые письмена острова Пасхи не похожи на письмо других народов. На дощечках они искусно вырезаны в ряд и образуют своеобразный серпантин, причем каждый второй ряд стоит вверх ногами. Почти все хранящиеся в музеях ронго-ронго получены на острове давно, прямо из рук владельцев.

Но последнюю дощечку, рассказал нам патер Себастиан, нашли в запретной пещере. Пасхалец, который ее обнаружил, поддался уговорам одного англичанина и привел его почти к самому тайнику. Потом попросил англичанина подождать и выложил из камешков полукруг, через который не велел переступать. А сам пошел дальше и через некоторое время вернулся с ронго-ронго. Англичанин купил дощечку, но пасхалец вскоре лишился рассудка и умер. С тех пор, заключил патер Себастиан, островитяне больше прежнего боятся входить в хранилища ронго-ронго.

Билл выбрал себе увлекательнейшую задачу: впервые археолог исследовал самое знаменитое из пасхальских святилищ – огромную аху в Винапу. Ученые и туристы, которые видели это замечательное сооружение, все были поражены его сходством с величественными стенами в царстве инков. Ничего подобного нет ни на одном из десятков тысяч островов в Тихом океане, лежащих дальше на запад. Винапу, можно сказать, зеркальное отражение наиболее классических шедевров доинкской поры, и это тем более знаменательно, что речь идет о ближайшем к империи инков островке.

Может быть, и здесь работали мастера каменного дела из Перу? Может быть, питомцы этого славного цеха первыми ступили на землю острова и принялись высекать огромные плиты для пасхальских стен?

Улики говорили за это. Но теоретически была и другая возможность – та, которую до сих пор предпочитали исследователи. Дескать, сходство и соседство не более чем случайность. Пасхальцы могли самостоятельно, независимым путем прийти к такой кладке. И тогда классическая стена в Винапу – венец местного развития, так полагали теоретики.

С двадцатью рабочими Билл четыре месяца раскапывал Винапу. Но уже через две-три недели мы получили ответ, на который рассчитывали. Классическая стена в Винапу относилась к самому раннему периоду, позже аху дважды переделывали и надстраивали куда менее искусные архитекторы, уже не владевшие сложной инкской техникой. Эд и Карл, работавшие каждый над своей аху, пришли независимо друг от друга к такому же выводу, как и Билл.

PPP: Значит, еще где-то имеются неплохо обработанные блоки, имеющиеся признаки некачественного ремонта…

Впервые было установлено, что загадочная древняя история Пасхи делится на три отчетливо различимые эпохи. Сначала на острове трудился народ, представляющий специфически развитую культуру, для него характерна «инкская» техника каменной кладки. Ничего подобного их классическим сооружениям позже не наблюдается.

Огромные базальтовые плиты нарезали, словно сыр, и подгоняли одну к другой так, что не оставалось ни дырочки, ни щелки. Загадочные сооружения с гладкими стенами, напоминающие и алтарь, и укрепление, выросли в разных концах острова. Они простояли очень долго, пока не пришла новая пора.

Большинство классических сооружений частично снесли и перестроили, к лицевой стене подвели мощеную наклонную плоскость и увенчали перекроенные аху могучими истуканами, доставленными из Рано Рараку. Вот в этот второй период, в разгар титанической работы, в которой было занято множество людей, все вдруг оборвалось, остров захлестнула волна войны и каннибализма.

Будто по волшебству пришел конец развитию местной культуры, и наступила третья, трагическая пора загадочной истории острова. Никто уже не обтесывал огромных камней, и статуи непочтительно сбрасывали с пьедесталов. Вдоль стен аху из булыжника и обломков наскоро сооружали погребальные камеры, причем крышкой часто служили поваленные идолы. В третью эпоху работали без плана, кое-как.

PPP: А ведь Хейердал рисует картину, которая в корне противоречит утверждениям тех, кто на него же и ссылается!.. И что любопытно – критикуются какие угодно выводы и утверждения Хейердала, но этот не трогают. И даже не упоминают!..

Один за другим озабоченные пасхальцы приходили на раскопки в Винапу, где Билл расчистил заднюю стену аху, так что каждый мог отчетливо видеть слои, отвечающие трем периодам. И в один из этих же дней он наткнулся на какой-то необычный красный камень по соседству с раскопом. Подозвав меня, Билл спросил, не кажется ли мне, что у камня есть как будто две руки с пальцами. Из дерна торчала только одна грань длинной красной колонны квадратного сечения, которая ни формой, ни материалом не походила на известные пасхальские статуи, в Рано Рараку вообще не было такой породы. И борозды, в которых Билл опознал пальцы, помещались в отличие от всех шестисот классических истуканов не в нижней части. Смеясь, пасхальцы заверили нас, что это просто хани-хани, обыкновенный красный камень.

Мне же сразу бросилось в глаза сходство этой колонны с красными статуями доинкского периода в Андах. Бородатая голова на парусе «Кон-Тики» была скопирована как раз с такой четырехгранной «колонны», изображающей человека и высеченной из такой же точно красной крупнозернистой породы.

Два, четыре, пять… два, четыре, пять… Пожалуй, и в самом деле пальцы. Но ни головы, ни других человеческих черт не видно.

– Билл, – сказал я, – надо копать. Я видел такие четырехгранные статуи на берегу озера Титикака!

Когда патер Себастиан вместе с Эрорией наносил краской номера на все статуи Пасхи, стоящие и лежащие, он останавливался около этого камня. Эрория показала на борозды, напоминающие пальцы, но патер отрицательно покачал головой и пошел с ведерком дальше. Все пасхальские идолы были на одно лицо, у них не было ничего общего с этим прямоугольным красным камнем.

Мы осторожно вырыли в плотном дерне вокруг камня глубокую канаву, после чего стали медленно подбираться скребком и руками к самой колонне. Что это – в самом деле пальцы или случайные борозды на камне?.. Я так волновался, что затаил дыхание, убирая последний пласт дерна, за которым надеялся увидеть руку. Есть! Вдоль всей грани было отчетливо видно руку до самого плеча, и то же с другой стороны. Это была статуя неизвестного для острова Пасхи типа, правда голова отбита и в груди с левой стороны, где сердце, просверлена глубокая дыра. У идола были даже короткие ноги.

А сюрпризы только начинались. Вскоре Эд, раскапывая прежде неизвестное святилище в селении птицечеловеков на вершине Рано Као, обнаружил маленькую улыбающуюся статую…

Арно – он работал на Рано Рараку – тоже находил со своей бригадой удивительнейшие вещи. Особенно всех поразил огромный истукан, такой же необычный для Пасхи, как красная статуя в Винапу…

Богатырь был погребен в мощном слое осколков и затупившихся рубил из древней каменоломни выше на склоне, и, когда мы его отрыли, оказалось, что у него нет ничего общего со стоящими по соседству слепыми бюстами. Археологи и пасхальцы были одинаково удивлены; снова пригласили патера Себастиана и губернатора. У этого идола тоже были ноги, его изваяли сидящим на собственных пятках, руки лежали на коленях. Если другие фигуры изображались нагими, на этой был короткий плащ пончо с квадратным вырезом для шеи. Голова круглая, с острой бородкой и выпученными глазами. Странное лицо, такого еще не видели на острове Пасхи.

Старик Пакомио негромко сказал, что пришла пора перекрестить остров, теперь это уже не Пасха и не Рапануи.

– Все кругом так изменилось, ­ объяснил он.

Касимиро и наши рабочие согласились с ним, но бургомистр добавил, что тогда и для Оронго, Винапу и Рано Рараку тоже надо искать новые имена, ведь перемены и их коснулись. Я предложил оставить прежние названия, ведь все, что мы откапываем, – старина.

– Старина для нас новизна, сеньор Кон-Тики, – ответил Пакомио. – Всю жизнь по здешней земле ходим, всякую малость запомнили. А того, что теперь вокруг видим, не помним, вот и выходит, что это уже не остров Пасхи.

Да, пасхальцы никогда не видели ничего похожего на этого коленопреклоненного богатыря, который вдруг явился из чрева земли. Зато мы с Гонсало, можно сказать, встретили старого знакомого. Обоим нам приходилось бывать в Тиауанако, древнейшем в Южной Америке культовом центре доинкской поры, и там мы видели таких же коленопреклоненных каменных богатырей, настолько похожих на этого позой, чертами лица и всем стилем исполнения, точно их делал один мастер. Больше тысячи лет стоят они в Тиауанако рядом с красным бородатым истуканом и другими четырехгранными изображениями загадочного вида в окружении каменных плит, которые по своим огромным размерам и искусной обработке не знают себе равных во всей инкской империи.

Одной из загадок пасхальских статуй считалось их полное единообразие и отсутствие чего-либо подобного в других частях света. Нигде больше не находили таких скульптур, хотя человекоподобные изваяния доисторической поры прослеживаются от Мексики до Перу, Боливии и ближайших к Америке островов Полинезия, к которым подходит океанское течение от материка на востоке. На западе, на островах, лежащих ближе к Азии, каменных статуй не было. Так можно ли говорить о влиянии извне, если нигде нет ничего подобного пасхальским истуканам? И большинство исследователей заключило, что идея этого титанического и непонятного предприятия родилась на крохотном островке самостоятельно. Обладающие самой пылкой фантазией видели ответ в гипотезе о затонувшем материке и предлагали искать сходные изваяния на дне океана. И вот теперь в земле Пасхи обнаружены статуи другого типа.

Разбирая кладку аху, мы и тут нашли немало частично разбитых изваяний необычного тина, которые служили строительным камнем во втором периоде, когда классические стены перестроили и увенчали огромными истуканами из кратера Рано Рараку. Неожиданно и патер Себастиан обнаружил два высеченных из твердого черного камня изваяния в рост человека; одно из них было частью фундамента старой аху, только спина его выпирала. В самой деревне патер вместе с островитянами помог нам взгромоздить на ноги каменного дылду невиданного прежде примитивного типа, из той же красной породы, что безголовый идол в Винапу.

В памяти современных пасхальцев история рва длинноухих стоит в ряду самых древних событий. Она берет свое начало там, где кончился марш истуканов, в голубой дымке прошлого, а речь идет о катастрофе, которая оборвала золотой век острова Пасхи.

Два народа в разное время приплыли на этот остров, и жили они бок о бок. Людей одного племени отличала странная внешность, мужчины и женщины вдевали грузики в мочки ушей и растягивали их до самых плеч. Поэтому первый народ называли Ханау ээпе – длинноухие, а второй Ханау момоко – короткоухие.

Длинноухие были людьми энергичными, они неустанно трудились и заставляли короткоухих тоже строить стены и водружать статуи, а это вызывало недовольство и зависть вынужденных помощников. Наконец длинноухие вздумали очистить остров от камня, чтобы можно было возделывать землю. Начали с плато Пойке в восточной части острова, и короткоухим приходилось носить камни к обрыву и сбрасывать в море. Вот почему сегодня на лугах Пойке нет ни одного камня, хотя весь остальной остров усеян черными и красными осыпями и крупными глыбами лавы.

Но тут короткоухие не выдержали. Им надоело носить камни для длинноухих, и они поднялись на войну. Длинноухие со всех концов острова бежали на восток, на расчищенный полуостров Пойке. Под начальством своего предводителя Ико они прорыли двухкилометровый ров, который отделил плато от остальной части острова, и набросали в ров множество бревен и сучьев, чтобы в любую минуту можно было зажечь огромный костер, если засевшие на равнине внизу короткоухие попытаются штурмовать склон, ведущий на плато.

Полуостров обрывается в море крутыми стенами двухсотметровой высоты, и длинноухие чувствовали себя в полной безопасности. Но один из них был женат на женщине из племени короткоухих, по имени Моко Пингеи, и она оказалась вместе с мужем на Пойке. Эта женщина была изменницей, она сговорилась с осаждающими; обещала подать им сигнал. Когда короткоухие увидят ее за плетением корзины, пусть прокрадутся мимо нее.

И вот однажды ночью лазутчики короткоухих заметили, что Моко Пингеи плетет корзину, сидя у конца рва Ико, и один за другим осаждающие стали красться по краю скалы. Пробираясь над обрывом все дальше вперед, они обложили плато сплошным кольцом. Одновременно другой отряд открыто подступил вплотную ко рву. Ничего не подозревавшие длинноухие выстроились по другую сторону рва и подожгли сваленное в нем топливо. Тотчас противник набросился на них с тылу, завязалась кровавая схватка, и длинноухие сгорели в собственном рву.

Лишь троим длинноухим удалось перескочить ров и бежать в сторону Анакены. Одного из них звали Оророина, второго – Ваи, имя третьего забыто. Они спрятались в пещере, которую пасхальцы и сегодня могут вам показать. Здесь их нашли, двоих закололи острыми кольями, а третьему сохранили жизнь, и это был единственный оставшийся в живых длинноухий. Когда короткоухие вытаскивали его из пещеры, он кричал «орро, орро, орро» на своем языке, которого короткоухие не понимали.

Оророину привели в дом короткоухого, по имени Пипи Хореко, у подножия горы Тоатоа. Он женился на женщине из рода Хаоа, у него было много потомков, в том числе Инаки-Луки и Пеа, у которых тоже были потомки, и последние из них по сей день живут на острове среди короткоухих.

Таков самый полный вариант предания о рве длинноухих.

Я знал, что обе прежние экспедиции слышали разные варианты легенды и осматривали остатки рва. Раутледж поначалу колебалась, но заключила, что это естественная впадина геологического происхождения, возможно использованная длинноухими для обороны. Метро пошел еще дальше, он заявил, что природная формация дала пасхальцам повод сочинить сказку. Дескать, островитяне старались как-то объяснить своеобразный географический феномен, так что сказание о длинноухих и короткоухих, несомненно, вымышлено пасхальцами в недавнее время.

Среди тех, кто осматривал ров длинноухих, был также один геолог. Он раз навсегда установил, что впадина возникла естественным путем еще до появления здесь людей. Поток лавы из главной части острова натолкнулся на затвердевший поток, который еще раньше сполз с плато Пойке, и в месте их встречи получилось подобие рва.

Наука вынесла свой приговор, который поверг в недоуменно обескураженных пасхальцев. Однако они продолжали стоять на своем: это оборонительный ров Ико, земляная печь длинноухих.

PPP: Хейердал честно приводит все варианты. За что же на него наезжают?..

Руководить раскопками рва длинноухих взялся Карл…

Прежде чем копать всерьез, Карл хотел сначала заложить несколько разведочных шурфов. Мы прошли вдоль канавы и расставили с большим интервалом пятерых рабочих, поручив каждому вырыть глубокую прямоугольную яму. Впервые я видел, чтобы пасхальцы так рьяно брались за работу. Наблюдать за ними но было надобности, и мы решили прогуляться по плато. А когда вернулись и пошли к первому шурфу посмотреть, как подвигается дело, оказалось, что оставленный здесь рабочий куда-то исчез вместе с инструментом. Но прежде чем мы успели удивиться, из ямы вылетели комья земли, и, подойдя вплотную, мы увидели, что старик уже зарылся метра на два и продолжает лихо орудовать киркой и лопатой. А в горчично-желтой стене вокруг него проступал широкий красно-черный слой. Древесный уголь и зола! Здесь некогда пылал огромный костер, и Карл объяснил, что пламя было очень жарким или же костер горел долго, оттого зола такая красная. Раньше чем он успел что-нибудь добавить, я уже бежал по склону к следующей яме.

Карл поспешил вдогонку за мной, и мы увидели торчащую из земли улыбающуюся голову звонаря Иосифа. Он тоже раскопал следы костра и показал нам полную горсть черных головешек. Между тем на всем косогоре не было видно даже самого маленького кустика. Мы бежали от шурфа к шурфу, и всюду нас ждало одно и то же: ярко-красная полоса золы с каймой из черных угольков.

На другое утро бригада рабочих получила задание - сделать полный разрез впадины на перешейке. Несколько дней под руководством Карла продолжались работы, которые позволили раскрыть тайну рва. Верхняя кромка впадины и впрямь была намечена самой природой, она совпадала с границей древнего потока лавы. Но нижняя часть рва была делом прилежных человеческих рук. Люди врубились в камень и создали оборонительный ров правильного сечения, глубиной четыре метра, шириной двенадцать метров и больше двух километров в длину. Это было титаническое сооружение. В золе мы нашли камни для пращей и каменные орудия. Щебень и песок из рва пошли на вал вдоль верхнего края, причем их, судя по виду пластов, переносили в больших корзинах.

Итак, мы убедились, что ров Ико – великолепно задуманное оборонительное сооружение. В глубокой канаве вдоль всего склона много лет назад люди сложили топливо и зажгли огромный костер. Настал наш черед дивиться, а пасхальцы все это давно знали, из поколения в поколение передавалось, что занесенная впадина – след защитного рва Ико и место гибели длинноухих.

Современному археологу нетрудно датировать древесный уголь из древнего костра. Возраст довольно точно определяют, измеряя радиоактивность древесного угля, которая убывает из года в год с определенной, известной скоростью. Громадный костер в земляной печи длинноухих пылал триста лет назад, может быть чуть раньше или чуть позже. Но оборонительное сооружение было создано людьми задолго до этой катастрофы, ров уже наполовину занесло песком, когда длинноухие собрали в него топливо и подожгли. В нижних слоях тоже оказались следы кострища. Те, кто первоначально копал ров, закидали щебнем очаг, в котором горел огонь около 400 года нашей эры.

Думал я о том, до чего же эта порода твердая – не в том смысле, что лежать жестко, а в том, что рубить трудно. Снова взяв рубило, я изо всех сил стукнул им по скале. Этот опыт я проделывал и раньше и убедился, что рубило отскакивает, оставив лишь светлое пятнышко на породе. Наш капитан ходил со мной сюда один раз, решил испытать крепость камня молотком и зубилом. Полчаса ушло у него на то, чтобы отбить кусок величиной с кулак. И тогда же мы определили, что только в видимых нам нишах было вырублено больше двадцати тысяч кубометров камня, причем археологи считали, что это число надо удвоить. Непостижимо! что-то фантастическое было во всей этой затее длинноухих… И давняя мысль с новой силой овладела мной. Почему бы не провести опыт? Рубила лежат там, где их бросили ваятели, а в деревне до сих пор живут потомки последнего из длинноухих. Ничто не мешает хоть завтра возобновить работы в каменоломне.

На стене еще с прежних времен остались следы от рубил, словно длинные царапины. Наши друзья длинноухие с самого начала ясно представляли себе ход работы. У стены были сложены в ряд старые рубила, кроме того, каждый поставил возле себя наполненный водой сосуд из высушенной тыквы. Бургомистр, все в том же венке из папоротника, бегал взад-вперед, проверяя готовность. Затем он где вытянутой рукой, где пядью сделал замеры на скале; очевидно, знал пропорции по своим деревянным фигуркам. Нанес рубилом метки – все готово. Но вместо того чтобы приступать, он вежливо извинился перед нами и зашел со своими людьми за выступ.

Предвкушая новый ритуал, мы долго с интересом ждали, что теперь доследует. Но вот каменотесы не спеша, с важным видом вышли из-за выступа и, взяв по рубилу, заняли места вдоль стены. Очевидно, ритуал уже совершился за выступом. Держа рубила, словно кинжал, они по знаку бургомистра запели вчерашнюю песнь каменотесов и принялись в лад песне стучать рубилами по скале. Удивительное зрелище, удивительный спектакль…

Это было так увлекательно, что мы стояли будто загипнотизированные. Постепенно певцы оживились; весело улыбаясь, они пели и рубили, рубили и пели. Особенно горячо работал пожилой долговязый пасхалец, замыкавший шеренгу, он даже приплясывал, стуча и напевая. Тук-тук, тук, тук-тук-тук, гора твердая, камень о камень, маленький камень в руке тверже, гора поддается, тук-тук-тук – наверное, стук разносился далеко над равниной… Впервые за сотни лет на Рано Рараку снова стучали рубила. Песня смолкла, но не прекращался перестук рубил в руках шестерки длинноухих, которые возродили ремесло и приемы работы своих предков. След от каждого удара был не ахти какой – пятнышко серой пыли, и все, но тут же следовал еще удар, еще и еще, глядишь, и пошло дело. Время от времени каменотесы сбрызгивали скалу водой из тыквы. Так прошел первый день.

На другой день работа продолжалась. Обливаясь потом, пасхальцы рубили камень. На третий день на скале вырисовались контуры истукана. Длинноухие сначала высекали параллельные борозды, потом принимались скалывать выступ между ними. Все стучали и стучали, сбрызгивая камень водой. И без конца меняли рубила, потому что острие быстро становилось круглым и тупым.

Прежде исследователи считали, что затупившиеся рубила просто выкидывали, потому-де в каменоломне валяется такое множество рубил. Оказалось, что они ошибаются. Бургомистр собирал затупившиеся рубила и бил, словно дубинкой, одним по другому, так что осколки летели. Смотришь, рубило уже опять острое, и было это на вид так же просто, как чертежнику заточить карандаш.

И мы поняли, что большинство целых рубил, лежавших в каменоломне, были в деле одновременно. У каждого ваятеля был целый набор. Вдоль средней по величине пятиметровой статуи вроде нашей могло разместиться шесть человек. Поэтому сразу можно было делать много истуканов. Сотни-другой каменотесов было достаточно, чтобы развернуть обширные работы. Но многие статуи остались незавершенными по чисто техническим причинам задолго до того, как оборвалась работа в мастерской. Где-то ваятелей остановили трещины в породе, где-то твердые, как кремень, черные включения не давали высечь нос или подбородок.

Так нам открылись тонкости работы каменотесов. Но больше всего нас занимало, сколько времени нужно, чтобы вытесать статую. По расчетам Раутледж, хватило бы и пятнадцати дней. Метро тоже считал, что камень мягкий и обрабатывать его куда легче, чем думает большинство людей; правда, пятнадцати дней ему казалось маловато. Очевидно, оба они допускали ту же ошибку, что мы и многие другие, судя о твердости породы по поверхности изваяний. Чувство благоговения не позволило нам последовать примеру первых испанцев, которые прибыли на Пасхи. Они решили, что истуканы глиняные, и ударили по одному из них киркой так, что искры посыпались. Дело в том, что под выветренной коркой камень очень твердый. То же можно сказать о породе на защищенных от дождя участках горы.

После, третьего дня работа пошла медленнее. Длинноухие показали мне свои скрюченные, в кровавых мозолях пальцы и объяснили, что, хотя они привыкли день-деньской орудовать топором и долотом, у них нет навыка, которым обладали древние ваятели, вытесывавшие моаи. Поэтому они не могут, как их предки, много недель подряд поддерживать высокий темп работы. Мы уселись поудобнее на траве и занялись расчетами. У бургомистра получилось, что две бригады, работая посменно весь день, управятся со статуей средней величины за двенадцать месяцев. Долговязый старик подсчитал, что нужно пятнадцать месяцев. Билл, проверив твердость породы, получил такой же ответ, как бургомистр. Год уйдет на то, чтобы вытесать идола, потом его еще надо перенести.

Интереса ради наши скульпторы вытесали пальцы и наметили лицо, потом отполировали барельеф стертой пемзой, оставленной древними ваятелями.

– А откуда ты знаешь, что ты длинноухий? – осторожно спросил я.

Бургомистр поднял руку и начал загибать пальцы:

– Потому что мой отец Хосе Абрахан Атан был сыном Тупутахи, а тот был длинноухий, потому что он был сыном Харе Каи Хива, сына Аонгату, сына Ухи, сына Мотуха, сына Пеа, сына Инаки, а тот был сыном Оророины, единственного длинноухого, которого оставили в живых после битвы у рва Ико.

– Ты насчитал десять поколений, – заметил я.

­– Значит, кого-то пропустил, потому что я одиннадцатый, – сказал бургомистр и снова принялся считать по пальцам.

– Я тоже из одиннадцатого поколения, – объявил голос из ниши, – но я младший. Педро – старший, он знает больше всех, поэтому он глава нашего рода.

Бургомистр указал на свой лоб и, хитро улыбаясь, произнес:

– У Педро есть голова на плечах. Поэтому Педро предводитель длинноухих и бургомистр всего острова. Я не такой уж старый, но люблю думать о себе как об очень старом человеке.

Я попробовал выведать, что происходило до того, как короткоухие истребили длинноухих и началось «время свержения статуй», но напрасно. Они знали, что их род начинается с Оророины, а что было до него, никто не мог сказать. Известно, конечно, что длинноухие сопровождали Хоту Матуа, когда был открыт остров, но ведь то же самое говорят о себе короткоухие, и они же приписывают себе честь изготовления статуй. И никто не помнил, приплыл ли Хоту Матуа с востока или с запада.

PPP: То есть реально данные о прошлом островитянами практически утеряны.

– Красивые люди были среди наших предков, – продолжал бургомистр. – Тогда на острове жили разные люди, одни темные, а другие совсем светлокожие, как вы на материке, и со светлыми волосами. В общем белые, но они все равно были настоящие пасхальцы, самые настоящие. В нашем роду таких светлых было много, их называли охо-теа, или «светловолосые». Да у моей собственной матери и у тетки волосы были куда рыжее, чем у сеньоры Кон-Тики [жены Хейердала].

– Гораздо рыжее, – подтвердил его брат в нише.

– В нашем роду всегда, какое поколение ни возьми, было много светлых. Правда, мы, братья, не рыжие. Но у моей дочери, которая утонула, кожа была белая-пребелая и волосы совсем рыжие, и Хуан, мой сын, он уже взрослый, тоже такой. Он представляет двенадцатое поколение после Оророины.

Что правда, то правда – у обоих детей бургомистра волосы были такого же цвета, как пукао тонкогубых длинноухих идолов, венчавших пасхальские аху во втором культурном периоде.

– Послушай, бургомистр, ты ведь длинноухий, неужели не знаешь, как поднимали этих великанов?

– Конечно, знаю, сеньор, это пустяковое дело.

– Пустяковое дело? Да ведь это одна из великих загадок острова Пасхи!

– Ну, а я знаю способ, как поднять моаи.

– Кто же тебя научил?

Бургомистр с важным видом подошел ко мне вплотную.

– Сеньор, когда я был маленьким-маленьким мальчиком, меня сажали на поп и велели слушать, а мой дедушка и его зять старик Пороту сидели передо мной. Знаете, как в школах обучают, вот так они меня учили. Поэтому я знаю очень много. Я должен был повторять за ними снова и снова, пока не запоминал все в точности. И песни я выучил.

Он говорил так искренне, что я опешил. С одной стороны, бургомистр ведь доказал в каменоломне, что в самом деле кое-что знает, с другой стороны, я уже убедился, что он порядочный выдумщик.

– Если ты знаешь, как устанавливали изваяния, почему же ты давным-давно не рассказал об этом всем тем, кто приплывал сюда раньше и расспрашивал жителей? – решил я проверить его.

– Никто не спрашивал меня, – гордо ответил бургомистр, явно считая это достаточно веской причиной.

Я не поверил ему и с апломбом вызвался заплатить сто долларов в тот день, когда самая большая статуя в Анакене встанет на свой постамент…

– Условились, сеньор! – живо отозвался бургомистр и протянул мне руку. – Я как раз собираюсь в Чили, когда придет военный корабль, доллары мне пригодятся!

Я рассмеялся и пожелал ему успеха. Ну, и чудак же этот бургомистр!

В тот же день из деревни прискакал верхом рыжеволосый сын бургомистра. Он привез записку от отца, который просил меня переговорить с губернатором, чтобы тот разрешил ему и еще одиннадцати островитянам на время подъема большой статуи поселиться в пещере Хоту Матуа в Анакене. Я оседлал коня и отправился к губернатору. Он и патер Себастиан только смеялись, слушая бургомистра, дескать, все это пустое бахвальство. Я и сам так думал, но, глядя на дона Педро, который стоял перед нами, держа шляпу в руках, с дрожащими от волнения губами, решил, что надо держать слово. Губернатор дал письменное разрешение. Патер Себастиан посмеивался – мол, посмотрим, что выйдет из этой затеи!

И вот бургомистр вместе с двумя братьями и другими потомками длинноухих по материнской линии – всего двенадцать человек – явились в лагерь. Здесь они получили паек, после чего снова вселились в пещеру Хоту Матуа…

Солнце только-только осветило мою палатку, когда я проснулся от звука шагов. Двенадцать «длинноухих» из пещеры пришли поглядеть на статую и прикинуть, какая задача им предстоит. Самой большой статуей в Анакене был плечистый верзила, который лежал ничком у нашей палатки. Коренастый крепыш, три метра в плечах, он весил тонн двадцать пять – тридцать. Другими словами, на каждого из двенадцати членов бригады приходилось больше двух тонн. Не мудрено, что, глядя на великана, они почесывали в затылке. Впрочем, они полагались на бургомистра, а он невозмутимо ходил вокруг поверженного исполина, присматриваясь к нему…

Наконец, так уверенно и спокойно, словно он всю жизнь только и занимался подъемом каменных исполинов, Педро Атан приступил к делу. Единственным орудием пасхальцев были три бревна (потом бургомистр от одного отказался, ограничившись двумя) и множество камней, которые члены бригады собирали около лагеря…

Хотя статуя зарылась носом глубоко в землю, бригаде удалось подсунуть под нее концы бревен. А с другой стороны, раскачивая бревна, повисло по три-четыре человека. Сам бургомистр, лежа на животе, подкладывал мелкие камни под голову статуи. Идол лежал как вкопанный, лишь изредка чуть подрагивал, уступая согласованным усилиям одиннадцати пасхальцев. На первый взгляд – никакого сдвига. Но бургомистр продолжал манипулировать своими камнями, на место маленьких подсовывал камни побольше, еще побольше, и так час за часом. К вечеру голова исполина поднялась над землей уже на метр с лишним, опираясь на горку камней.

На следующий день бригада вместо трех бревен использовала два, и каждой вагой орудовали по пяти человек. Поручив младшему брату подкладывать камни, бургомистр занял место на стене, раскинул руки, как дирижер, и зазвучала громкая, четкая команда:

– Этахи, эруа, этору! Раз, два, три! Раз, два, три! Держать! Подсунуть! Налегли снова! Раз, два, три! Раз, два, три!

Концы наг были подсунуты под правый бок великана, и он незаметно приподнимался. Сначала это были миллиметры, потом дюймы и, наконец, футы. Тогда бревна перенесли к левому боку истукана, и процедура повторилась. И этот бок медленно-медленно поддавался, а свободное место тотчас заполняли камнями. Вернулись к правому боку, опять к левому, туда и обратно…

Лежа ничком на груде камней, статуя поднималась все выше и выше. На девятый день груда представляла собой старательно выложенную башню высотой до трех с половиной метров. Даже оторопь брала, как посмотришь на почти тридцатитонного исполина, поднятого высоко над землей. Пасхальцы уже не дотягивались руками до верхнего конца бревен, они дергали и тянули веревки, привязанные к вагам. А истукан еще не начинал выпрямляться, мы еще не видели его лицевой части, ведь он лежал ничком на камнях…

Бургомистр все время был начеку, придирчиво проверял положение каждого камня. Под весом древнего исполина некоторые камни крошились, словно рафинад. Положи хоть один камень не так, и может случиться беда. Но все было тщательно продумано, каждый ход точно рассчитан и взвешен. Затаив дыхание, мы смотрели, как пасхальцы с громадными каменюгами карабкаются на башню, цепляясь за неровности пальцами босых ног. Но люди были предельно собраны, и бургомистр ни на миг не ослаблял внимания, все видел и направлял, не тратя лишних слов.

Таким мы еще не знали дона Педро. Мы привыкли видеть в нем кичливого, назойливого пустобреха. Наши ребята невзлюбили его за постоянное хвастовство и за то, что он очень уж дорого брал за свои фигуры, пусть даже они были, несомненно, лучшими на острове. Но сейчас перед нами был другой человек, уравновешенный, рассудительный – прирожденный организатор, наделенный к тому же недюжинной изобретательностью. Пришлось нам пересматривать свою оценку.

На десятый день подъем статуи был закончен, и «длинноухие» принялись так же незаметно для глаза подавать ее основанием вперед к стене, на которую хотели поставить.

На одиннадцатый день великана начали устанавливать вертикально, подкладывая камни под лицо, шею и грудь.

На семнадцатый день в бригаде «длинноухих» неожиданно появилась морщинистая древняя старуха. На огромной плите, где готовился встать истукан, она вместе с бургомистром выложила полукруг из камней величиной с яйцо. Это был магический ритуал.

Статуя стояла наклонно в чрезвычайно неустойчивом положении, грозя перевалить через аху и скатиться с отвесной стены вниз, на пляж. Впрочем, с таким же успехом она могла повалиться в любую другую сторону, вместо того чтобы стать вертикально на пьедестал. Поэтому бургомистр обвязал голову великана канатом, а от него протянул четыре растяжки к вбитым в землю толстым кольям.

Наступил восемнадцатый день работ. Несколько человек ухватились за веревку со стороны пляжа и начали тянуть, другие притормаживали веревкой, которая была обмотана вокруг кола посредине лагерной площадки, третьи тихонько подваживали бревном. Вдруг великан качнулся, и прогремела команда: – Держать! Крепче держать!

Выпрямившись во весь свой могучий рост, истукан начал переваливаться с ребра на плоскость основания, и освобожденная от нагрузки башня стала разваливаться, здоровенные каменюги с грохотом покатились вниз в облаках пыли. А исполин твердо ступил на плиту и замер – плечистый, прямой…

Впервые после столетнего перерыва один из великанов острова Пасхи снова занял свое место на аху. Приехали на джипе губернатор с семьей, патер и монахини, около лагеря стучали копыта: все, кто только мог, спешили в Анакену посмотреть на работу своих односельчан. Гордые «длинноухие» разобрали башню, и бургомистр с достоинством грелся в лучах собственной славы. Он доказал, что знает ответ на одну из старейших загадок острова Пасхи. И разве могло быть иначе? Что ни говори, дон Педро Атан – старый мудрец, бургомистр острова, старший из всех «длинноухих»! Только заплатите, он на всех аху установит статуи, и все будет, как в старые, добрые времена. Деньги, полученные в этот раз, он поделил со своими помощниками, но если ему доведется попасть с военным кораблем в Чили, он самого президента уговорит раскошелиться, чтобы встали все статуи. С одиннадцатью помощниками, действуя двумя бревнами, он поднял этого истукана за восемнадцать дней. То ли еще будет, если ему прибавят людей и времени!

…«длинноухие» приготовили все, чтобы тянуть слепого идола. Сто восемьдесят веселых островитян со смехом и криками выстроились вдоль длинного каната, обвязанного вокруг шеи великана. Бургомистр, в новой белой рубахе и клетчатом галстуке, чувствовал себя героем дня. – Раз, два, три! Раз, два, три!

Бамм! Канат лопнул, мужчины и женщины, громко хохоча, покатились вперемежку по земле. Бургомистр смущенно улыбнулся и велел сложить канат вдвое. На этот раз истукан тронулся с места. Сперва короткими рывками, потом будто кто-то выключил тормоз – великан заскользил по земле так быстро, что помощник бургомистра Лазарь вскочил на голову статуи и принялся гикать и размахивать руками, как гладиатор на колеснице. Длинные колонны пасхальцев прилежно тянули, громко крича от восторга, да так скоро, словно на буксире были пустые ящики.

Через несколько минут мы остановили этот выезд. Было очевидно, что сто восемьдесят плотно закусивших пасхальцев вполне могут тащить по степи двенадцатитонную статую. А на деревянных салазках, да если собрать побольше людей, можно было перемещать и куда более тяжелые изваяния.

…по просьбе Арне рабочие перевернули показавшийся ему странным большой прямоугольный камень, который лежал у дороги возле Рано Рараку. Пасхальцы отлично знали этот камень, и многим, наверно, доводилось сидеть на нем, но тут его впервые перевернули и, ко всеобщему удивлению, увидели неведомого идола – толстогубого, плосконосого, с большими мешками под глазами. Широкое квадратное лицо не имело ничего общего с известными пасхальскими изображениями. Опять что-то новое, озадачившее пасхальцев!

…разговор опять зашел о старине, о том, как король Туу-ко-иху обнаружил два спящих привидения подле красной горы, где добывался камень для «париков». Оба привидения были длинноухие, с бородой и большим горбатым носом и до того тощие, что ребра торчали. Король тихо-тихо отступил, вернулся домой и поспешил вырезать их облик из дерева, пока не забыл. Так впервые появились деревянные фигурки моаи кава-кава, человека-призрака, которые с тех пор в точности повторяются пасхальскими резчиками.

Они отлично знали, что перемещать статуи по острову предкам помогала нечистая сила. Но устанавливать идолов на постаменты приходилось самим с помощью ваг и камней; правда, и тут не обходилось без участия волшебников. А сегодня на глазах у всех случилось такое, чего они прежде не видели: незримый Аку-Аку помог поднять истукана. Это песня принесла удачу.

Продолжая расспросы, я выяснил, что роду Лазаря принадлежит несколько пещер. Сам он знал ход в один тайник, тоже расположенный по соседству с Ханга-о-Тео. Правда, там нет ронго-ронго, зато есть много других предметов.

Я стал было уговаривать Лазаря провести меня в эту пещеру, по тут его покладистости вдруг пришел конец. Наградив меня уничтожающим взглядом, он объяснил тоном наставника, что тогда нам обоим конец. В пещере обитает родовой Аку-Аку, там же лежат скелеты двух предков, и, если туда попробует проникнуть посторонний, Аку-Аку его страшно покарает. Вход в пещеру – самая священная тайна.

В степи рядом с лагерем стояла старая аху с поверженными идолами. Первая, классическая кладка сильно пострадала, когда во вторую эпоху началась перестройка. Работу не довели до конца, а потом пришли разрушители. На песке перед фасадом беспорядочно лежали плиты и необтесанные камни. Билл уделил воскресенье осмотру этой аху и под слоем песка на одной плите увидел что-то вроде головы кита; огромный камень закрывал все, остальное. Он рассказал мне про свою находку и вернулся в Винапу.

Вместе с фотографом мы отыскали это место, приподняли верхний камень, и к подножию стены скатилась плита с рельефным изображением кита длиной около метра.

Стоя в разрушенном городе птицечеловеков, мы видели далеко внизу с одной стороны гонимые буйным океаном соленые волны прибоя, а с другой на дне кратера – заросшее высоченным камышом тихое пресноводное озеро. Этот самый камыш и применяли в строительстве древние пасхальцы. Любой островитянин мог нам рассказать про маленькие лодки пора, которые вязали себе участники гонок к птичьим базарам за первым в году яйцом.

Наконец, я знал, что этот камыш есть своего рода ботанический курьез. Его родина – Америка, где он растет по берегам озера Титикака, так не сюрприз ли это – увидеть в кратере на острове Пасхи тот самый камыш, из которого индейцы Титикаки делали свои лодки и который жители засушливого приморья Перу выращивали на орошаемых участках для строительства своих заслуженных камышовых лодок там, где было трудно достать бальсу. Как же могло пресноводное растение попасть сюда через океан?

У патера Себастиана и у пасхальцев был готов ответ на этот вопрос. По преданию, камыш в отличие от многих других здешних растений не был диким, его заботливо посадили на озере предки. Легенда приписывает это дело Уру, одному из первых переселенцев. Мол, он привез с собой корневища и посадил их в кратере. Как только появились ростки, Уру перенес корневища в кратер Рано Рараку, а затем и в Рано Орои. Длинный камыш стал одним из важнейших растений острова, он шел не только на лодки, но и на дома, циновки, корзины, шляпы. И в наши дни пасхальцы регулярно спускаются в кратеры резать камыш. В бинокль мы видели внизу на поблескивающем окошке посреди болота большой камышовый плот, который связали себе любители купания – ребятишки.

…пройдя через все болото до противоположной стены кратера, мы вдруг увидели на краю трясины каменную кладку высотой метра в четыре, густо поросшую травой и кустарником. Мы вскарабкались наверх и очутились на старинной искусственной платформе.

На склоне выстроились террасами одна над другой еще четыре-пять таких кладок. Продолжая разведку, мы отыскали низкие квадратные входы в подземные каменные жилища, подобные которым до сих пор видели только в разрушенном селении птицечеловеков – Оронго.

Так, мы невзначай открыли старинные развалины, неизвестные даже самим пасхальцам, во всяком случае они ни разу не рассказывали про них белым. Многие камни были покрыты почти стершимися контурными и рельефными изображениями людей, птиц и мифических животных, гротескных лиц и магических глаз. Лучше всего сохранились два птицечеловека и четвероногое животное с человечьей головой.

…Арне сделал новое открытие в Рано Рараку. Он откопал торс огромной статуи, которая была врыта в землю почти до подбородка, и оказалось, что на груди у нее высечено изображение большого камышового судна с тремя мачтами и парусами. С палубы тянется длинный канат к черепахе на животе изваяния.

Арне показал мне свою находку. Его окружали пасхальцы; которые с благоговением и гордостью любовались древним судном на животе моаи. Они не сомневались, что это корабль самого Хоту Матуа, ведь он прибыл на остров во главе нескольких сот человек на двух кораблях, таких вместительных, что злейший враг Хоту Матуа – Орон сумел спрятаться на борту одного из них и доехал зайцем. Теперь на острове нет хону – черепах, но во времена Хоту Матуа один из его людей был даже ранен на берегу Анакены во время охоты на большую черепаху.

Пасхальцы наперебой принялись рассказывать о подвигах предков, и я услышал обрывки известных легенд про Хоту Матуа, записанных патером Русселом и судовым казначеем Томсоном еще в конце прошлого столетия. Мы и сами видели, что это не европейский корабль, а какое-то необычное судно, только трудно было представить себе, чтобы древние пасхальские ваятели строили такие большие многомачтовые суда. Но разве кто-нибудь поверил бы, что эти самые люди создавали гигантских идолов высотой с четырехэтажный дом, не будь материал таким крепким, на века? И ведь эти неукротимые гении инженерного искусства были не только ваятелями, но и замечательными мореплавателями, они сумели проложить путь в самый уединенный уголок на свете, где затем из столетия в столетие без помех вытесывали свои статуи. Если они, располагая камышом тотора, вязали из него маленькие плотики, то так ли уж странно, что они делали из него большие мореходные плоты?

Когда на Пасхи впервые прибыли европейцы, они не увидели там судостроителей, но ведь они не застали и ваятелей. К этому времени пасхальцы делали только узкие крохотные лодчонки на два – четыре человека, рассчитанные на тихую погоду, да еще меньшие плоты из камыша.

После того как Эд и Арне независимо друг от друга нашли изображения камышовых судов, мы стали более придирчиво изучать каждую фигуру, напоминающую лодку. На статуях и на скалах в каменоломне оказалось много таких изображений с четко различимыми связками камыша. Биллу попалась лодка с мачтой и прямым парусом; Карл обнаружил на животе поверженной десятиметровой статуи камышовую лодку, мачта которой пересекала круглый пуп идола; Эд открыл в Оронго фреску – трехмачтовый корабль с маленьким круглым парусом на средней мачте.

Случай позаботился о том, чтобы мы получили еще более убедительные доказательства того, что такие большие суда были на самом деле. В разных концах острова мы встречали широкие мощеные дороги, обрывающиеся в море. Эти загадочные дороги породили множество домыслов и фантастических теорий. На них опирались все те, кто считает остров Пасхи остатком затонувшего материка. Дескать, мощеные дороги продолжаются на дне моря и по ним можно дойти до развалин затонувшего царства My…

Водолаз доложил, что никакой дороги не видел. Мостовая доходит только до воды, дальше идут карнизы, камни, грибовидные кораллы и глубокие трещины…

Я снова обратился к пасхальцам. Никто из них не помнил, для чего употреблялись спускающиеся к морю мощеные дороги, и я узнал только, что их называли апапа. Но апапа означает «разгружать». Это подтверждало нашу догадку: дорога вела к месту, где разгружали и вытаскивали на берег большие морские суда.

Одна апапа кончается в мелководной бухте на южном берегу острова, у подножия высокой ритуальной платформы. Бухта настолько загромождена камнями, что древним мореплавателям пришлось расчистить широкий проход к причалу. Прямо посреди фарватера лежат три огромных красных «парика», причем два из них так близко друг от друга, что они явно находились на одном судне или на самой корме и на самом носу двух шедших друг за другом судов. Но это должны были быть внушительные суда!

Таково было первое обнаруженное нами указание на то, что ваятели доставляли часть своих тяжелых грузов морем, идя вдоль побережья острова. Выходит, у них в самом деле были суда, способные поднять полтора десятка тонн груза или двести человек. Потом мы нашли свидетельства того, что и некоторые статуи были перевезены по морю в места, куда с таким грузом можно было добраться только на широком плоту из камыша или бревен.

Это было как раз в те дни, когда Эстеван еще приносил мне родовые сокровища. А в ночь после испытания лодок и Лазарь впервые вручил мне каменную голову из тайника, потом, увлеченный последними событиями, не выдержал и рассказал, что в его пещере кроме других изделий лежат каменные модели судов, причем некоторые напоминают лодки, сделанные братьями Пакарати.

Я решил рискнуть – ведь жена Эстевана просила его узнать у меня, что именно мне хотелось бы получить из подземного тайника. Узнав от Лазаря, что в его пещере есть модели судов, я надумал, так сказать, произвести выстрел вслепую: улучив минуту, отвел Эстевана в сторонку и попросил его передать жене: не отдаст ли она мне лодки? Эстеван заметно удивился, однако после работы поскакал верхом в деревню. А ночью он явился ко мне с мешком, в котором лежало пять чудесных каменных скульптур. Первой он извлек обернутую в сухие банановые листья великолепную серповидную модель кораблика. И сказал, что, по словам жены, в пещере есть еще более искусно выполненная модель. На ней тоже показана вязка, нос и корма заострены, подняты кверху и к тому же украшены головами богов.

Рано утром в дверь моей палатки просунули мешок, а затем появился и Лазарь. Сев на корточках на полу, он с гордостью достал из мешка каменную модель одноместной пора в виде клыка. За лодкой последовало чудище, смахивающее на аллигатора, и красная чаша с тремя человеческими головами по краю. Лазарь сообщил, что в пещере осталось еще три лодки, но они не так похожи на лодку Тимотео. Я щедро его одарил и попросил в следующий раз все-таки захватить остальные лодки.

Он пришел с ними спустя три ночи. Одна модель изображала настоящий корабль с широкой палубой и загнутыми вверх носом и кормой, причем палуба и борта набраны из толстых связок камыша. Вторая модель, плоская и широкая, представляла вака поепое – то ли плот, то ли баржа с высеченными в камне мачтой и парусом и двумя непонятными выступами на палубе впереди. Третья походила скорее на длинное блюдо, чем на судно, но подразумевался камыш, и посередине было отверстие для мачты. Лицом к этому отверстию во впадинах на носу и на корме лежали причудливые головы. У одной головы огромные надутые щеки и губы сложены трубочкой – этакий херувим, раздувающий парус; волосы сливались с камышом на бортах.

Скульптура явно была старинная, мотив и стиль – совсем чуждые для острова Пасхи. На мои попытки что-нибудь выяснить Лазарь ничего не мог ответить, только разводил руками. Дескать, так сделано, и все тут.

Бургомистр поведал, что всего на острове не меньше пятнадцати "действующих" родовых пещер, а забытых тайников несравненно больше. Насколько ему известно, такие пещеры имели только те пасхальцы, в чьих жилах текла кровь длинноухих. У чистокровных короткоухих пещер как будто не было. Свою главную пещеру дон Педро унаследовал по прямой линии от Оророины, единственного длинноухого, оставшегося в живых после битвы у рва Ико. Пещеру бургомистру передал его отец, который принял ее от своего отца, а тот от своего – и так далее. А прятать сокровища в подземных тайниках повелось еще в те смутные времена, когда Оророина и другие длинноухие воевали с короткоухими.

…открытия Билла продолжались. Место, где обнаружили и подняли на ноги красную колонновидную статую, представляло собой огромную культовую площадку, выемку около полутораста метров в длину и ста двадцати в ширину, некогда окруженную высоким земляным валом, который отчетливо видно и теперь. (Кстати, тиауанакская красная статуя тоже лежала на такой прямоугольной культовой площадке.) Собранные нами по соседству угли – след разведенного человеком костра – показали при радиоактивном анализе в лаборатории, что костер горел около 800 года нашей эры. А у фасада стены Билл откопал остатки древнего крематория, здесь было сожжено и погребено много покойников подчас вместе с рыболовными снастями. Прежде археологи не знали о кремациях на острове Пасхи. Наши открытия шли вразрез с тем, что было известно науке.

Карл наносил на карту и изучал древние сооружения. В совершенной кладке аху Пито те Кура, подле которой лежит самая большая из когда-либо воздвигнутых на Пасхи статуй, он открыл погребальную камеру. Между истлевшими костями лежали две замечательно красивые серьги длинноухих, сделанные из ядра огромных раковин.

Бригады рабочих, подчиненные Арне, находили интересные вещи как внутри, так и снаружи кратера Рано Рараку. Теперь он решил заложить разрез и вскрыть один из округлых бугров у подножия вулкана. Бугры эти настолько высокие, что пасхальцы присвоили им имена, а ученые считали их природными образованиями. Мы же выяснили, что они созданы человеком: это отвалы, которые росли по мере того, как из каменоломни сносили щебень в больших корзинах.

Случай подарил нам уникальную возможность научно датировать работы ваятелей по головешкам от костров и обломкам рубил, найденных нами в отвалах. Радиоактивный анализ головешек позволяет определить их возраст, и мы узнали, что в этот отвал щебень из каменоломни продолжал поступать около 1470 года, за двести лет до того, как во рве длинноухих запылал роковой костер.

PPP: Эта датировка высосана из пальца, поскольку прямо никак не связана с самим изготовлением статуй. А обломки рубил вообще не датируются.