Гернот Вильхельм

ДРЕВНИЙ НАРОД ХУРРИТЫ.

ОЧЕРКИ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ.

ОТ РЕДАКТОРА.

Советские читатели, интересующиеся историей Закавказья и Средиземноморья эпохи бронзы, знают о хурритах главным образом по книгам И.М.Дьяконова и И.Ш.Шифмана. Подробную характеристику письменных источников по языку хурритов дает М.Л.Хачикян, в работе которой отмечено около десятка диалектов хурритского языка. По археологическим данным, проникновение хурритов из Закавказья на Ближний Восток началось примерно с середины четвертого тысячелетия до н.э. К началу второго тысячелетия до н.э. они уже прочно поселились на юге Малой Азии, в Сирии, Палестине, Северной Месопотамии и в предгорьях Загроса. Культура хурритов составила связующее звено между восточным и западным Средиземноморьем.

Хурритская культура – результат творческой переработки наследия народов Двуречья и Египта. Политический союз амарнского Египта с хурритским государством Митанни не был случайным и бесплодным для обеих сторон. Основу для взаимодействия этих культур заложили обитатели северо-месопотамских городов, сохранивших традиции культуры аккадского периода, заглушенные на юге Двуречья почти вековым господством III династии Ура с ее тоталитарным режимом.

При Шамши-Ададе I (1813-1781 гг. до н.э.) Северную Месопотамию наводнили ханеи, западносемитское племя, которое, вероятно, в дальнейшем и дало этому региону название Ханигальбат. Основой консолидации здесь ханеев, также как и хурритов, образовавших к XVII в. до н.э. державу Митанни, была охранная служба в городах, завершившаяся захватом власти в них. Митанийская династия опиралась на конфедерации хурритов в предгорьях Загроса, в Палестине, Северной Сирии и Малой Азии, где хурриты прочно поселились уже к XIX в. до н. э.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хронология ранних периодов древневосточной истории еще окончательно не установлена. В данных «Очерках» даты для XV-XIII вв. до н.э. слегка укорочены... Даты до 1500 г. соответствуют так называемой «короткой хронологии», наконец, даты для периода, предшествующего времени кутиев (первая половина XXI в. до н.э.), даны согласно предложению У.В. Халло, то есть укорочены приблизительно на 60 лет.

Наша передача хурритских имен не является ни фонологической, ни фонетической; она условна. Некоторые авторы стремятся передать существующее в хурритском языке не фонемное, а аллофопическое противопоставление звонких и глухих согласных, то есть тяготеют к фонетической транскрипции, которая, однако, не может быть проведена последовательно. В предлагаемой здесь условной системе транслитерации принципиально используются глухие варианты, следовательно, Хепат, а не Хебат, Кушух, а не Кужуг и т. п. Исключения: z вместо s, w вместо f (или u).

ВВЕДЕНИЕ

Хурриты принадлежат к тем древневосточным народам, былая роль которых забыта исторической традицией и выявлена заново в XIX в. по материалам археологических раскопок. Единственное, что сохранилось, – это наименование хурритов в форме hōri(m), дошедшее до нас в Ветхом завете, где оно, впрочем, не подразумевает хурритов ни в историческом, ни в языковом смысле.

Значение этого наименования до сих пор неизвестно. Несколько предложенных до настоящего времени толкований недостаточно убедительны. Все же заслуживает внимания связь huradi – «стражник», если это слово, засвидетельствованное в хурритском и урартском, равно как и в новоаккадском, в частности в ассирийском, языках, а также в Угарите, действительно хурритского происхождения. В этом случае следовало бы выделить суффикс -(a)di, встречающийся и при других обозначениях лиц. Основа hur- со значением, относящимся к военной сфере, вполне может быть самоназванием этноса. Наконец, надо еще указать на имя Хурри, принадлежащее спутнику хурритского бога Бури, и на название города Хурра в области обитания хурритов.

Еще прежде, чем в клинописной передаче всплыло само наименование хурритов, были замечены первые слова их языка (namall – «кровать», pitq – «ребенок»), встречающиеся в аккадском списке синонимов. Эти слова имеют пометку su(-bir4kl), совпадающую с встречающимся в аккадских текстах названием страны Субарту. Несколько позже в дипломатических архивах фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV (Эхнатона), обнаруженных при раскопках Эль-Амарны среднеегипетского периода, было найдено письмо в 494 строки, целиком написанное, за исключением аккадской вступительной формулы приветствия, на неизвестном языке. Этот язык по наименованию страны отправителя (Mitanni, Mîtâni, Mittanni) был сначала назван митаннийским, а сам документ вошел в научную литературу под именем Письма из Митанни. Этот документ позволил достигнуть важных успехов. Было установлено, что в нем встречаются слова из числа тех, которые в аккадском списке синонимов имеют пометку su(bir4kl). Выяснилось, что иноязычные глоссы в одном аккадском письме амарнского времени из среднесирийского города Туниба принадлежат тому же митаннийскому языку. Кроме того, оказалось, что сюда же следует отнести многочисленные личные имена из старо- и средневавилонских текстов.

Начавшиеся в 1906 г. раскопки хеттской столицы Хаттусы (совр. Богазкёй, Богазкале) наряду с текстами на первоначально непонятном языке также дали и аккадские государственные договоры, из которых стало известно о существовании «страны Хурри» и «людей (страны) Хурри». Однако сначала читали «Харри», потому что знак HUR может также читаться har, а недвусмысленное написание наименования хурритов знаками hu-ur- стало известно много позже. Впрочем, правильное чтение было предложено достаточно рано, хотя и без приведения неопровержимых доказательств, Опитцем [Opitz, 1925] и Унгнадом [Ungnad, 1924].

Так как некоторые боги, призываемые в качестве свидетелей клятв, приносимых в государственном договоре между хеттским царем Суппилулиумасом и митаннийским царем Шаттивазой, имеют бесспорные параллели в индийской мифологии, то сначала «Харри» было поставлено в связь с наименованием арийцев, а «харрийский» язык воспринят как древнейший арийский (=индоиранский) [Winckier, 1907, 1910]. Эта гипотеза отпала после того, как на табличках из Хаттусы обнаружились тексты, язык которых был обозначен наречием hurlili (от хет. hurla – «хуррит»), а в самом этом языке нашлись совпадения с языком Письма из Митанни [Hrozny, 1915].

Хотя hurlili представляет собой наименование языка, которое имеет соответствие в самом Письме из Митанни (hurwohe, hurrohe – «хурритский») и основывается на самоназвании, тем не менее несколько ученых вслед за А. Унгнадом предпочли название «субарейский», по имени страны Субарту, принятому в Вавилонии. Этот язык засвидетельствован личными именами уже в период III династии Ура и ранее, а наименование хурритов, напротив, известно только с древнехеттского времени. Вот почему Унгнад хотел зарезервировать наименование «хурритский» для «субарейского» языка богазкёйских текстов, хотя им самим было установлено отсутствие существенных различий между «хурритским» в предложенном им смысле и «субарейским» языком Письма из Митанни. Только после неоднократных выступлений Э.А. Спайзера в пользу употребления «хурритского» вместо «субарейского», это обозначение постепенно сделалось общепринятым (нем. Hurritisch, англ. Human, франц. hourrite, итал. hurrico); по-немецки наряду с Hurritisch употребляются также формы «Churritisch», «Churrisch», «Hurrisch».

Корпус хурритских письменных памятников и поныне постоянно пополняется. Раскопки в Хаттусе, Мари, Угарите и Эмаре открыли новые хурритские тексты, в том числе весьма важные с лексической точки зрения, и число известных хурритских личных имен благодаря документам, обнаруженным в Нузе, Курруханни, Алалахе, Угарите и других местах, выросло до нескольких тысяч.

Хотя изучение языка, истории и культуры хурритов получило название хурритологии, последняя пока не стала самостоятельной областью науки о Древнем Востоке, такой, например, как ассириология (аккадистика), шумерология и хеттология. Ею занимаются «по совместительству» представители названных научных дисциплин, уделяющие внимание тем или иным разделам хурритологии. Однако редкий ассириолог проникает в хеттологию настолько глубоко, чтобы быть в состоянии самостоятельно и критически использовать источники этой науки. То же vice versa касается и хеттологов, вследствие чего, к сожалению, акценты бывают расставлены весьма односторонне и в отдалении от магистральных путей исследователя, для которого хурритологическая проблематика является центральной.

В рамках хурритологии может быть выделено несколько крупных комплексным проблем. Наряду с хурритским языкознанием ими являются: так называемая «проблема хурритов и субареев», «проблема арийцев», изучение Нузы и история малоазиатско-хурритской религии (по богазкёйско-хурритстким источникам и ритуалам из Киццуватны).

Интерпретация хурритского языка была начата работами Иензена, Брюннова, Сейса, Мессершмидта и Борка, посвященными Письму из Митанни, и позволила выделить несколько морфем и определить значение ряда слов. Большую помощь оказал при этом тот факт, что в амарнской переписке нашлось несколько аккадских писем одного и того же отправителя, в которых использовалась одинаковая фразеология и шла речь о сходных сюжетах («квази-билингвы»).

Хурритское языкознание получило новые импульсы в тридцатых годах благодаря находке текстов из Нузы, Угарита и Мари и сильно продвинувшемуся изданию хурритских текстов из Хаттусы. В фонологии были открыты правила дистрибуции звонких и глухих аллофонов. В области морфологии удалось осуществить правильную сегментацию почти всех морфем, известных нам сегодня, и во многих случаях дать им функциональное определение. Хотя и в неадекватных выражениях, трактующих о «пассивном восприятии переходных глаголов», было предложено правильное описание хурритского языка как языка эргативного. И, наконец, в области лексики было установлено, в особенности благодаря текстам из Хаттусы, значение большого количества новых слов.

Лингвистической интерпретации хурритского языка после Второй мировой войны особенно способствовали находки текстов в Угарите. Работа над Письмом из Митанни также позволила получить некоторые новые данные. Изучение хурритских текстов из Хаттусы с момента опубликования первых томов Корпуса хурритских письменных памятников  и открытия пространных хурритско-хеттских билингв в 1983 г. вступило в новый этап.

Родство хурритского языка с урартским, засвидетельствованным памятниками IX-VI вв., было обнаружено уже Сэйсом [1890], Иензеном [1891] и подтверждено Фридрихом прежде всего в области лексики. Особый успех был достигнут в работах Дьяконова, а также и других исследователей, значительно точнее, чем прежде, выявивших степень родства обоих языков. С учетом этих результатов и данных о внутреннем развитии хурритского языка, а также диалектологии сегодня можно определенно сказать, что урартский язык не является более поздним продолжением хурритского. На самом деле, оба языка независимо друг от друга представляют собой ветви общего «праязыка» («прото-хуррито-урартского»), которые в третьем тысячелетии уже существовали раздельно.

Давно выдвинутые предположения о связях хурритского и урартского языков с кавказскими языками получили серьезное подтверждение благодаря собранным Дьяконовым соответствиям, выявленным в северовосточнокавказских языках, в особенности в вайнахском и западнолезгинском.

Изучение истории хурритов связано с разнообразными попытками выяснить, насколько велик вклад последних в развитие древневосточной культуры в целом. Крайнюю позицию занял здесь Унгнад, считавший хурритов древнейшим этническим субстратом Месопотамии и первостепенным культурным фактором, действовавшим со времен неолита. К этой оценке, не подкрепленной ни историческими, ни языковыми, ни археологическими источниками, он пришел путем совершенно недопустимого с методической точки зрения соединения расовых признаков с языковыми и культурными явлениями.

Хотя Спайзер довольно рано высказался против «пансубарейской» концепции, сам он со своей идеей о наличии хурритского субстрата в Северной Месопотамии сначала не слишком далеко ушел от гипотезы Унгнада. Он изменил свои взгляды только после того, как раскопки в Гасуре (Нузе) показали, что в этом городе, который около 1400 г. был населен хурритами, в аккадское время почти полностью исчезли следы их пребывания здесь.

Иную трактовку получил этот вопрос у И.Е. Гельба, который четко размежевал хурритов и субареев. Субареев он рассматривал как существовавший с древнейших времен языковой и этнический субстрат Северной Месопотамии, а хурритов, подобно Спайзеру, уже успевшему пересмотреть свою позицию, как поздних пришельцев. Когда стала известна царская надпись конца третьего тысячелетия на хурритском языке, эту трактовку пришлось несколько модифицировать, но основной принцип остался непоколебленным. С другой стороны, Спайзер справедливо отметил, что явно хурритский языковой материал помечался шумерами и вавилонянами как «субарейский». Вместе с тем, он допускал, что среди так называемой «субарейской» лексики могли также присутствовать не семитские и не хурритские элементы.

Оценка роли хурритов в развитии древневосточных культур, наметившаяся в ходе этой дискуссии, действует в основном и поныне: хурриты пришли в конце третьего тысячелетия из северо-восточных предгорий Месопотамии, попали под сильное влияние шумеро-аккадской культуры и сыграли в середине второго тысячелетия важную роль в передаче этой культуры Сирии и Малой Азии.

Долгое время преувеличивалось, да и теперь вызывает споры, историческое значение индоарийских языковых групп, к которым восходит ряд имен собственных и нарицательных, встречающихся с XV в. в текстах из хурритского государства Митанни и из области его культурно-политического влияния.

Работа над текстами XV и XIV вв., найденными к северо-востоку от Тигра (область так называемых «нузийских исследований»), со временем превратилась в обширную специальную отрасль внутри древневосточной науки, имеющую большое значение как для ассириологии, так и для хурритологии. Жившие в данном районе хурриты, по крайней мере отчасти, были двуязычными и пользовались в качестве письменного языка раннесредневавилонским диалектом, включавшим ассиризмы (количество их было у разных писцов различным). В нем также обнаружилось много случаев взаимного проникновения языковых форм, вызванного хурритским влиянием. По своему содержанию соответствующие письменные памятники дают богатый материал по общественным, хозяйственным и правовым отношениям. Поиски отдельных совпадений с данными повествований Ветхого завета, которые долго занимали много места в исследованиях Нузы, особенно в Америке, тем временем отошли на задний план.

Не было недостатка и в попытках с помощью археологии ответить на вопрос о происхождении хурритов и их расселении по территории Плодородного полумесяца, опираясь при этом на локализацию разных типов керамики. Прежде всего, к хурритам возводилась керамика, первоначально названная хирбеткеракской и некогда получившая распространение от Закавказья через Восточную Анатолию и Северную Сирию до Палестины. Однако эта гипотеза не выдерживает критики из-за хронологических несообразностей: хирбеткеракская керамика на несколько веков старше первых свидетельств присутствия хурритов, а проникновение хурритов в пределы Сирии произошло, несомненно, лишь во втором тысячелетии.

Распространение керамических форм нельзя считать бесспорным показателем этнических перемещений, так как оно может иметь различные причины. Помимо демографических сдвигов здесь должны учитываться изменения политических структур, торговых путей, моды. Та же оговорка касается и аргументации, связанной с палестинской бихромной керамикой и с хабурской керамикой, хотя обе стали распространяться в период, когда хурриты уже засвидетельствованы исторически.

Термин «хурритский» в том широком смысле, в котором мы сегодня его употребляем, прежде всего, связан именно с языком. Хотя это слово и базируется на самоназвании хурритоязычного населения, однако сильно расширено нами в пространственно-временном смысле. Такое расширительное употребление может не совпадать (и действительно не совпадает!) с засвидетельствованным текстами определением таких исторических понятий, как «страна», «войска», «царь», в качестве «хурритских». С этим «несовпадением» связано логическое противоречие, присущее данной книге: группа, выделенная на основании употребления ею определенного языка, одновременно может не быть социальной группой, то есть не обязательно выступает в качестве общности, играющей некую роль в истории. Тем не менее, если автором предпринимается попытка целостного изложения истории и культуры хурритоязычного населения Древнего Востока, то право на это ему дают те традиционные узы, которые связывали древнейшие государства, где говорили по-хурритски, с периодом, когда распространению хурритского языка в культурной области Передней Азии пришел конец. Эти традиционные связи позволяют надеяться, что на том же основании, на котором мы говорим об ассирийской и хеттской истории, мы можем говорить и об истории хурритской.

ИСТОРИЯ

Древнейшие исторические источники Передней Азии почти исключительно освещают историю городов-государств Шумера, их династии и конфликты. Они не дают, хотя бы попутно, какой-либо информации о тех землях в верхнем течении Тигра и его восточных притоков, которые мы склонны считать наиболее ранним местом обитания хурритов в Передней Азии. Поэтому нам неизвестно, с каких пор хурриты жили в горах северной и северо-восточной окраины Месопотамии. Вопрос об их возможном доисторическом приходе из-за Каспийского моря [Каmmenhuber, 1977; 1978] в данной ситуации остается в сфере умозрительных рассуждений.

На протяжении аккадского периода (ок. 2230-2090) впервые в известной нам истории Древнего Востока область более поздней Ассирии, включавшая страну к северо-востоку от Тигра, а также часть Северной Месопотамии, была подчинена прямому политическому господству южномесопотамского царства. Если доверять в этом пункте более поздней хронике, то уже первый царь династии Аккада, Саргон, воевал в стране Субарту. Под Субарту (шумер. su-bir4) не всегда подразумеваются географически точно очерченные области Северной Месопотамии. Это название, вероятно, первоначально касалось только части страны к северо-востоку от Тигра, затем включало Ассирию и Северную Месопотамию и, в конце концов, в нововавилонских текстах стало литературным обозначением Ассирии.

Из наименования года, относящегося ко времени правления Саргона, мы узнаем, что последний совершил поход против страны Симуррум, которая теперь с уверенностью может быть локализована в верхнем течении Нижнего Заба, поскольку надпись одного из царей Симуррума, восходящая к позднему периоду III династии Ура или к раннему старовавилонскому периоду, найдена не так давно к северу от равнины Рания (совр. оз. Дукан). Данный поход Саргона положил начало завоеванию земель к востоку от Тигра, которые в дальнейшем при его преемниках прочно входили в состав Аккадского царства, как и Ассирия, включая Ниневию.

Важные письменные памятники обнаружены в двух весьма отдаленных друг от друга северных районах, завоеванных царями Аккада, а именно в Телль-Браке (расположенном в треугольнике, образуемом Хабуром) и в Гасуре (северо-восточнее Тигра, где позже была Нуза). Оба района во втором тысячелетии принадлежали к хурритской языковой области, так что выявление в найденных здесь текстах хурритских имен и слов весьма важно для определения распространения хурритов в это время. К сожалению, таблички из Телль-Брака так немногочисленны и невелики по объему текста, что отсутствие бесспорно хурритских имен мало о чем говорит. Табличек из Гасура до нас дошло значительно больше, и в них удается выявить несколько имен, которые следует трактовать как хурритские. Наряду с шумерскими и аккадскими именами в Гасуре засвидетельствовано много имен неизвестной языковой принадлежности. Высказывалось предположение, что они относятся к так называемому «субарейскому» языку. Однако сам термин «субарейский» вызывает сомнение, так как не может считаться бесспорным обозначением языка как лингвистической единицы. К тому же в более позднее время под «субарейским» (шумер, eme-subir4kj) однозначно понимался хурритский язык. Среди не шумерских, не аккадских и не хурритских имен из Гасура особенно распространен тип имен, аналогичный имени одного городского правителя Ашшура ранней поры. Имена эти трехсложные, причем второй и третий слог одинаковые (Азузу, Азизи, Азаза, Эдада и т.д.). Однако имена аналогичной структуры имеются в большом количестве также и в Шумере, поэтому, пытаясь отнести их к какому-либо определенному языку, следует проявлять осторожность. Ономастический материал из Гасура может быть связан и с языками народов, обитавших в горах Загроса, таких как луллубеи и кутии, которые пока нам совершенно неизвестны.

Сохранившаяся, к сожалению, только фрагментарно надпись царя Нарам-Суэна касается его завоеваний в Северной Месопотамии, а также к востоку от Тигра и, может быть, в Сирии. Она дает нам несколько топонимов с хурритскими словообразовательными элементами. В наименовании года, относящегося к правлению названного царя, упомянуты Субир, город Азухиннум на Нижнем Забе и некий Тахишатили. Вероятно, Тахишатили был правителем или военачальником этого города, а его имя, скорее всего, следует считать хурритским. Старовавилонское историко-литературное повествование о всеобщем восстании против Нарам-Суэна упоминает царя страны Симуррум с хурритским именем Путтиматаль, однако здесь, как и во многих других местах текста, возможно, отражена более поздняя ситуация.

В религиозном центре Шумера, Ниппуре, найдена надпись аккадского периода, содержащая бесспорно хурритские имена и грамматические элементы. Речь идет о списке одежд, переданных человеку с явно хурритским именем Шехрин-эври. Странным образом эта, казалось бы, будничная запись сделана не на глине, а на таком дорогом материале, как мрамор. Поэтому данный текст рассматривается как «торжественное сопроводительное письмо к подарку». Происхождение таблички остается неясным.

Таким образом, имеется достаточно указаний на существование малых хурритских государств на севере и северо-востоке царства Аккада. Хотя terminus post quem для самого раннего поселения хурритов в этих краях отсутствует, пребывание хурритов на Переднем Востоке с давних времен подтверждается древним шумерским словом ta/ibira – «работающий по меди», хурритское происхождение которого может быть доказано с большой долей вероятности.

Под натиском пришедших с Загроса кутиев и из-за внутриполитических противоречий царство Аккада пало вскоре после того, как кончилось правление Шаркалишарри (ок. 2114-2090), одного из последних значительных его царей. Кутиям, занявшим часть Вавилонии, не удалось осуществить свои притязания на аккадский престол, этому помешало повсеместно оживившееся стремление к самостоятельности. Так на развалинах царства Аккада возникло первое известное нам хурритское государство, правитель которого с типичным древнехурритским именем Аталь-шен или Ари-шен оставил нам надпись на аккадском языке, выгравированную на бронзовой табличке.

Эта надпись посвящена закладке храма богу Неригалу, который впервые упоминается в аккадский период и особо почитался древнейшими хурритами. Позже этот бог занял важное место в вавилонском пантеоне. Аталь-шен именует себя царем Уркеша и Навара. Сначала полагали, что Уркеш находился к востоку от Тигра, затем его искали в треугольнике Хабура и, наконец, отождествили с городищем Телль-Амуда в непосредственной близости от современной турецко-сирийской границы. Такой локализации, между прочим, помог путеводитель старовавилонского периода, в котором перечислены станции на торговом пути из Сиппара в Эмар, пролегавшем по соседству с излучиной Евфрата. Судя по более поздним источникам, город Уркеш был культовым центром бога Кумарби, одного из центральных персонажей хурритской мифологии.

Локализация Уркеша в районе Хабура заставляет полагать, что Хурритское царство занимало до странности большую территорию – от треугольника Хабура до Диялы, включая Северную Ассирию. Сколь далеко оно простиралось на север, пока остается неясным. Возможно, оно захватывало горные районы южнее озера Ван, в которых спустя почти полтора тысячелетия всё еще говорили по-хурритски.

Аталь-шен называет себя сыном некоего Шатармата, который по другим источникам нам неизвестен. Само же его имя, судя по всему, может считаться хурритским. Правление Аталь-шена точной датировке не поддается, но, вероятно, оно приходится на конец периода кутиев (ок. 2090-2048) или на первые десятилетия периода III династии Ура (2047-1940). Во всяком случае, формула проклятии в его надписи полностью совпадает с аналогичными формулами царей Аккада.

Другой хурритский царь позднеаккадского или кутийского времени известен нам по хетто-хурритскому ритуалу из Хаттусы, сохраненному на протяжении многих веков традицией, заслуживающей доверия. Его имя – Киклип-аталь, а город его, Тукриш, расположенный где-то далеко к востоку от Месопотамии, пока не локализован, хотя часто упоминается в старовавилонских источниках.

Письменные памятники III династии Ура позволяют установить, что горные районы к востоку и к северу от Двуречья были в это время заселены хурритоязычным населением, которое проникло также в земли восточнее Тигра, к северу от Диялы. Население малых государств этой области, частично контролируемых Уром, носит преимущественно хурритские имена, но в единичных случаях встречаются также и имена, не поддающиеся определению. Если локализация некоторых городов, упоминаемых в текстах, верна, то хурритская языковая область в эту пору захватывала в западном направлении по меньшей мере район истоков Хабура.

Мы не знаем, сохранило ли царство Уркеш размеры, установленные на основании титулатуры царя Аталь-шена, и к тому моменту, когда Шульги (2029-1982), второй царь династии Ура, пытался во второй половине своего правления подчинить себе земли к северо-востоку от Тигра. Но как бы то ни было, большое число походов Шульги в эти края свидетельствует о силе оказанного ему здесь сопротивления. Походы, известные нам по датировочным формулам царя Шульги, могут быть сведены к трем войнам. Первая и вторая войны были направлены против стран Карахар и Симуррум, к северо-востоку от Джебель Хамрина, а в течение третьей войны Шульги прошел по землям к востоку от Тигра вплоть до городов Шашрум и Урбилум (современный Эрбиль) и по стране луллубеев вблизи современной Сулеймании. Преемник царя Шульги Амар-Суэн (1981-1973), видимо, устойчиво удерживал под контролем область восточнее Тигра и совершил два похода к отдаленным форпостам зависевшей от него территории – к городам Урбилум и Шашрум.

Вследствие войн Шульги в Шумер попало в качестве военнопленных большое число хурритов, которых использовали как рабочую силу. Поэтому в Южной Месопотамии периода III династии Ура засвидетельствовано много лиц с хурритскими именами. Однако отсюда не следует, что здесь имелись хурритские поселения, которые могли бы мыслиться как языковые и культурные очаги. Вырванные из своей среды и помещенные в Шумер хурриты, разумеется, быстро ассимилировались, подтверждением чему может служить случай с хурритом по имени Унап-шен, сын которого уже носил шумерское имя и достиг социально престижного положения писца.

Уркеш остался вне сферы влияния царей Ура. В сообщениях о войнах он не упоминается. Однако между Уром и Уркешем существовали дипломатические контакты.

Время правления Шу-Суэна (1972-1964) ознаменовалось поворотом в истории царства Ура. Под натиском аморейских племен, пришедших с северо-запада, ему пришлось внезапно перейти к обороне. Признаком этого явилось строительство крепостной стены. Она проходила севернее Багдада, от Евфрата до Тигра и дальше, достигая Диялы, и должна была уберечь культурный ареал от вторжений кочевников. В какой мере землям восточнее Тигра удалось в ту пору освободиться от контроля правителей Ура, мы не знаем. Полностью избавиться от господства царей Ура над северо-восточной частью этого района удалось лишь при Ибби-Суэне (1963-1940). Однако есть основания предполагать, что один из царей Уркешa последовал в то время примеру Аталь-шена и снова продвинул границы хурритского государства Уркеш далеко на восток и, может быть, даже на юго-восток.

Имя этого царя, Тиш-аталь, встречается в нескольких надписях, впрочем, не исключено, что эти свидетельства могли касаться разных царей, носивших одно и тоже имя. Время правления Тиш-аталя удалось недавно уточнить при помощи двух документов из Эшнунны.

Тиш-аталь именуется здесь «Человеком из Нинуа» (Ниневии), откуда следует, что он владел северной частью Ассирии, включавшей культовый город хурритской богини Шавушки. Обе таблички были составлены на третьем году правления царя Ура Шу-Суэна, то есть в 1970 г. Согласно одной из них, Тиш-аталь с эскортом численностью более 100 человек посетил дядю и полководца царя Ура, который только что успешно завершил военный поход против страны Симанум, тем самым приблизившись к границе владений Тиш-аталя.

От Тиш-аталя, как и от Аталь-шена, до нас дошли надписи, посвященные закладке храма бога Нергала. Важно, что надпись Тиш-аталя является первой надписью, составленной на хурритском языке. Таким образом, она представляет собой древнейший из известных нам памятников хурритского языка. Надпись гласит: «Тиш-агаль, эндан Уркеша, построил храм Нергала. Этот храм пусть защитит бог Лубадага. Кто его уничтожит, (того) пусть Лубадага уничтожит. Бог (Бури) (??) пусть его молитву (??) не услышит. Госпожа Нагара, бог Солнца и бог Бури пусть того, кто его уничтожит…»

Тиш-аталь называет себя энданом Уркеша, титулом, который вызвал у исследователей большие затруднения. Ныне мы уже знаем, что окончание -dan часто встречается в хурритских наименованиях профессий. Для остающегося еn- могут быть даны разные объяснения. Не исключено, что оно восходит к древнему шумерскому обозначению правителя еn, но может также оказаться хурритским словом, имеющим в текстах второго тысячелетия значение «бог» (eni). Если бы последнее оказалось верным, мы бы приобрели дополнительный довод в пользу гипотезы о том, что хурритские цари конца периода III династии Ура обожествляли себя, следуя примеру Шульги и его преемников.

Существует печать, происхождение которой, к сожалению, неизвестно, с легендой: «Тиш-аталь, царь Карахара…», причем имя царя написано с детерминативом божества. Другими письменными источниками, подтверждающими сам факт обожествления царей, правивших к востоку от Тигра, являются уже упоминавшаяся надпись царя Иди-Суэна из Симуррума, а также печать его сына Забазуны и печать другого царя Карахара по имени Зардаму. По стилю печать Тиш-аталя принадлежит к периоду III династии Ура, но может быть и несколько более поздней. Следовательно, с точки зрения датировки отождествление Тиш-аталя Уркешского с царем Карахара того же имени не вызывает затруднений. Что касается города Карахара, то он идентифицируется с городом Хархар ассирийских источников и локализуется где-то в верхнем течении Диялы. Сказанное позволяет предположить, что царство Уркеш в конце III династии Ура занимало весьма обширную территорию, не уступая по своим размерам царству Аталь-шена в послеаккадсикй период.

Дальнейшая судьба царства Уркеш не ясна. Однако хурритская традиция сохраняла до конца второго тысячелетия имена собственные, относящиеся ко времени основания царства Уркеш, в том числе и имена правителей Аккада до Шаркалишарри, а также различных царей стран Восточного нагорья. Возможно, среди них упоминается также и царь Аталь-шен. Таким образом, мы видим, что, с одной стороны, сам Уркеш ставил себя в преемственную связь с царством Аккада и что, с другой стороны, история хурритов не только результат лингвистических построений, но и одно из реальных звеньев исторической преемственности.

Крушение III династии Ура привело в Северной Месопотамии и в странах к северо-востоку от Тигра к усилению местной власти. Об обширных государственных образованиях на севере нам ничего не известно. Для политической карты скорее характерно множество самостоятельных малых государств, состоявших в большинстве случаев из городского центра и прилегающей к нему территории. Их история за недостатком письменных источников пока скрыта от нас во мраке.

К наиболее древней группе текстов второго тысячелетия, из которой можно почерпнуть сведения о положении дел в Ассирии, Северной Сирии и Анатолии, относятся архивы ассирийских купцов, торговавших в начале XVIII в. драгоценными металлами, оловом и тканями. В некоторых из их анатолийских поселений были найдены деловые документы, причем наибольшее их количество обнаружено при раскопках городища Кюль-тепе, скрывавшего важный древнеанатолийский город Каниш. В этих текстах хурритские имена встречаются крайне редко, поэтому пока трудно определить, сколь далеко простиралась хурритская языковая область в Анатолии староассирийского времени.

В Канише было найдено письмо, адресованное его правителю царем Анумхирби, правителем Мамы, города, находившегося где-то в районе Мараша. Если, как все считают, это имя действительно является хурритским (Анум-Хирве), то можно попытаться заключить, что район Мамы, который в XIV в. бесспорно принадлежал к хурритской языковой области, уже в начале XVIII в. частично включал хурритоязычное население и даже, может быть, имел хурритскую династию. Но пока такого рода соображения опираются на зыбкую почву.

Только с конца XVIII в., то есть со времени Шамши-Адада в Ассирии и Хаммурапи в Вавилоне, исторические источники становятся обильнее. Знакомство с ними, в особенности изучение архивов среднеевфратской царской резиденции Мари, дает картину целой серии хурритских городов-государств, охватывающих, наподобие ожерелья, все пространство от Северной Сирии через Северную Месопотамию до района восточнее Тигра и гор Загроса включительно. Определение этих малых государств как «хурритских» опирается, с одной стороны, на царские имена, принадлежащие хурритскому языку, с другой стороны, на тот факт, что на основании статистики личных имен на всем обширном пространстве южнее высокогорного массива устанавливается присутствие значительного слоя хурритоязычного населения.

Разумеется, и здесь нельзя не учитывать, что принципиальные возражения методического характера не позволяют судить о языке носителя имени по языковой принадлежности этого имени. Если из ста имен пятьдесят являются хурритскими, это не означает, что половина населения говорила по-хурритски. С другой стороны, неправильно было бы соглашаться с излюбленным утверждением, согласно которому имена на Древнем Востоке якобы давали, следуя «моде». Но даже если согласиться, что носители хурритских имен могли не только не говорить по-хурритски, но и не происходить из некогда хурритоязычных семей, мы все-таки имеем право допустить определенную взаимосвязь между частотой соответствующих имен и масштабами притока хурритов в период, предшествующий времени, когда эти имена засвидетельствованы.

Крайней западной точкой, где найдены тексты старовавилонского времени с хурритскими личными именами, является город Алалах в нижнем течении Оронта. Во времена, соответствующие VII слою Алалаха (первая половина XVII в. – приблизительно до 1560 г.), около половины всех выявленных имен – хурритские, а доля лиц с хурритскими именами среди жителей, известных нам по именам, составляет около трех восьмых. В табличках, найденных в Шагир-Базаре (Ашнакум (?)) в пределах треугольника Хабура, хурритских личных имен несколько меньше, но все же их количество значительно (минимум 20 %). И найденные в Телль ар-Римахе (Карана, или Катара), между Ниневией и Джебель Синджаром, клинописные тексты старовавилонского времени также содержат многочисленные хурритские имена.

Как в Шагир-Базаре, так и в Римахе имена встречаются прежде всего в списках, касающихся выдачи продовольствия работникам, прибывшим в данное место то ли в качестве военнопленных, то ли как купленные рабы. Возможно, что ситуация здесь принципиально та же, что и в Мари, где хурритские имена преимущественно приводятся в подобного же рода списках и где, надо полагать, хурриты не составляли сколько-нибудь заметной доли населения. В Мари носители хурритских имен, судя по роду их занятий, принадлежат к нижним слоям населения, и в тех случаях, когда их происхождение удается установить, оказываются набранными в Северной Месопотамии.

В текстах, найденных в верхнем течении Нижнего Заба, в Шушарре, возможно идентичной неоднократно называемому в период III династии Ура Шашруму, упоминается местный правитель Кувари. Кроме того, часто встречающиеся в этих текстах хурритские слова и имена позволяют сделать вывод о значительном присутствии здесь хурритоязычного населения.

Дальше на юг, на месте древнего Гасура, возник город Нуза, который в XV-XIV вв. имел хурритоязычное население. Причины переименования города, которое можно датировать первой половиной XVIII в., пока неизвестны. Однако мы вправе с определенной степенью вероятности предполагать, что преобразование прежнего городского святилища, посвященного Иштар, в двойной храм может быть связано с основанием нового или с переименованием старого города. В храме наряду с Иштар, которая была отождествлена с хурритской Шавушкой, по-видимому, стал почитаться хурритский бог Бури и царь богов Тешшуп, чей культ, возможно, приобрел особое значение благодаря новой волне хурритских переселенцев. Бросается в глаза тот факт, что имя этого бога, позднее возглавившего хурритский пантеон, в текстах XV и XIV вв. стало самой распространенной составной частью личных имен, тогда как в хурритских именах до периода Мари оно играло ничтожную роль и по частоте употребления не шло ни в какое сравнение с элементом личных имен -alai.

О сильном этническом натиске в хурритских областях на окраине Месопотамии свидетельствует тот факт, что рабы были одним из важнейших предметов экспорта как в Верхней Месопотамии, так и в районах к северо-востоку от Тигра. Старовавилонский документ времени Самсудитаны (1561-1531) упоминает о деловой поездке одного купца, в ходе которой был куплен раб из Субарту. В другом тексте того же времени идет речь о покупке рабыни из Северной Месопотамии (mat birlti). К востоку от Тигра города Ашух и Лубди, расположенные у южной границы хурритских земель, служили рынками хурритских рабов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в центре Вавилонии мы наталкиваемся в это время на хурритские имена, как это уже было в источниках, относящихся к III династии Ура. Особенно много таких имен встречается в текстах из города Дильбат.

Прямые сведения об этническом натиске на восточных окраинах дают письма из Мари, согласно которым жители Загроса, именуемые туррукеями, мучимые голодом, нападают на поселения, чтобы добыть съестного. Некоторые из немногих известных нам имен туруккеев, в частности имена их предводителей, являются хурритскими.

Во второй половине XVIII в. Шамши-Ададу, отпрыску династии, сидевшей в Терке на среднем Евфрате, но потом свергнутой царями Мари, удалось, вероятно не без вавилонской поддержки, овладеть ассирийским городом Экаллатумом и, уже сидя здесь, свергнуть староассирийскую династию и завладеть Ассирией. В конце концов он добился контроля над обширным районом, границы которого лишь приблизительно совпадали с Евфратом на западе и юге и с горами Загроса на востоке. Основу владений Шамши-Адада составляли три региона: область верхнего Хабура и его притоков с главным городом Шубат-Энлилем (Телль-Лейлан(?), где обычно прибывал сам Шамши-Адад, Ассирия, управлявшаяся наследником престола, и область среднего Евфрата вокруг Мари, подвластная более молодому принцу.

Сложная система проявлений лояльности и демонстрации военной силы удерживала кочевников, живших в симбиозе с культурным ареалом, от насильственных вторжений на его территорию, тогда как контроль над поселениями речных долин сохранялся благодаря лояльности аморейского и хурритского населения по отношению к местным властям. Таким образом царство Шамши-Адада было весьма непрочным государственным образованием. Оно находилось в очень сильной зависимости от дипломатического искусства и военного престижа его правителя, и со смертью последнего неминуемо прекратило свое существование. В то время как наследник престола Ишме-Даган сумел сохранить свою власть над Ассирией, Мари возвратилось к наследнику прежней династии Зимрилиму, а Северная Месопотамия распалась на множество мелких царств. В такой ситуации мы застаем ряд верхнемесопотамских царьков с явно хурритскими именами, например: Аталь-Шенни из Бурундума и Шукрум-Тешшуп из Элахута. И в верховьях Тигра севернее Ассирии, а также к востоку от Тигра, засвидетельствованы многочисленные правители с хурритскими именами. Среди них Нанипшавири из Хабуратума, Шаду-Шарри из Азухинума и Тиш-ульме из Мардамана.

Северная Сирия со своей метрополией Халабом (Алеппо) сумела оказать сопротивление экспансии государства Шамши-Адада, и после его смерти оказалась одной из наиболее значительных держав Переднего Востока. После того как наследник престола страны Мари Зимрилим нашел убежище в Халабе и благодаря женитьбе установил родственные связи с местной правящей династией, а затем не без помощи своего халабского тестя сумел овладеть городом своего отца, коалиция Халаба и Мари стала неизбежной. И если источники более чем сто лет спустя рассматривают Халаб как столицу «великого царства», то это всего лишь отражение только что описанной ситуации, характеризуемой бесспорным главенством Халаба в Северной Сирии.

К западу от Евфрата находилось помимо Халаба еще несколько государств, не упускавших случая с помощью Мари уберечься от перевеса превосходящих сил Халаба. Прежде всего, здесь имеются в виду Каркемиш, Уршум и Хашшум, из которых точно локализован лишь первый, находившийся на Евфрате, у современной турецко-сирийской границы. Хашшум ищут к северо-востоку от Халаба – западнее или восточнее Евфрата, но нами будет предложена другая его локализация. Из писем, найденных в Мари, известны имена царей Уршума и Хашшума, соответственно Шеннам и Анишхурби. Оба имени, возможно, хурритские, но окончательно это пока не доказано.

Почти не поддается выяснению, насколько велика была доля хурритского населения и его культурного, в частности религиозного, наследия к западу от Евфрата в период Мари. В дальнейшем, приблизительно до 1560 г., в Халабе и Алалахе, несмотря на сохранение аморейской традиции в отношении царских имен, хурритское влияние отчетливо ощущается не только в ономастике, но и в пантеоне, и в ритуальной терминологии. И когда Ландсбергер применительно к Халабу, Уршуму, Хашшуму и Каркемишу говорит о «четырех хурритских царствах к западу от Евфрата», то такую оценку можно считать правильной, хотя применительно к Каркемишу и должна быть сделана известная оговорка. Так как в это время (приблизительно 1695–1560), насколько возможно судить, не происходило никаких особых потрясений, то появилось стремление ситуацию в Халабе, Алалахе и Хашшуме в XVI в. экстраполировать в XVII в. Это столь же сомнительно, как и неподкрепленный ясными свидетельствами вывод о том, что в период Мари хурритское переселение на территорию между Евфратом и Средиземным морем еще не начиналось. Бесспорного, terminus post quem для переселения хурритов в Северную Сирию письменные источники этой поры, не говоря о значительно более ранних текстах из Эблы, пока не дают.

Ход событий вслед за распадом царства Шамши-Адада напоминает ситуацию после падения царств Аккада и Ура в том смысле, что здесь снова, уже в третий раз, отмечается усиленный приток хурритоязычного населения. В политико-экономическом отношении этот процесс мог неизменно протекать аналогичным образом: крушение обширных политических структур вслед за утратой военного и административного контроля ведет к деградации экономического взаимодействия; свертывается торговля на дальние расстояния, урбанизация идет на спад, оросительные сооружения приходят в негодность, площади обрабатываемых земель сокращаются, а взамен широко распространяется разведение мелкого рогатого скота. Аграрное производство приходит в упадок, опускаясь до уровня мелких сельских хозяйств, способных удовлетворять только собственные потребности. Для жителей горных пограничных районов все это означает полную потерю относительной стабильности, которой им удалось достигнуть путем использования экологических ниш в виде разнообразных форм «горного кочевья» в сочетании с торговым обменом и посреднической торговлей с соседним культурным ареалом. В результате часть населения оказывается вынужденной расстаться с привычным образом жизни и двинуться на земледельческие равнины в поисках новых возможностей для существования.

РРР: Уж больно похоже на высасывание из пальца… Если войн нет (хотя бы больших), то чего бы крестьянам не жить на своем месте?.. Расти себе урожай – и все. А тут надо еще новые земли не только заселить, но и освоить и приспособить под собственные нужды. Абсолютно нерационально!..

Внедрение пришельцев осуществлялось в равной мере мирным и военным путем, тогда как вновь возникающие политические структуры несут на себе все признаки военного захвата территории и подчинения сохраняющихся поселений на квазифеодальный манер системе ценностей военной элиты, все более осваивающейся с ролью крупных землевладельцев. Этот процесс засвидетельствован многочисленными источниками из архивов города Нузы, находившегося в расположенной к востоку от Тигра стране Аррапха; однако данные источников с точки зрения генезиса отражаемого ими общества еще почти не рассматривались.

Среди пришельцев из восточноанатолийских горных областей были группы говоривших на индоевропейском наречии – архаической форме индоарийского. В историографии Древнего Востока этот факт привлек к себе особое внимание, и в первой половине нашего века получил интерпретацию, на которой сказались расовые теории, имевшие хождение в то время. В дальнейшем основательная перепроверка небольшого языкового материала, дошедшего до нас, позволила ученым прийти к известному согласию, хотя сама дискуссия велась подчас в острой полемической форме, не внушавшей особых надежд на такой конечный результат.

РРР: и здесь «конвенция детей лейтенанта Шмидта»…

Что касается общеисторической оценки, то наиболее спорным является следующий вопрос: проникли ли в Плодородный полумесяц индоарийскоязычные группы, пришедшие с Закавказья, вместе с хурритами или же индоарийские языковые элементы восходят к контактам хурритов с индоарийцами на пути последних в Индию и Иран. Эти контакты, если они действительно существовали, должны были иметь место в Закавказье, вопреки тому, что там, судя по языковой ситуации второго тысячелетия, скорее мог употребляться протоурартский язык, хотя и родственный хурритскому, но к интересующему нас времени, то есть к первым векам второго тысячелетия, уже успевший от него отделиться. Вторая модель была бы подтверждена, если бы в Индии обнаружились хурритские или (прото)урартские заимствования; однако их присутствие здесь до сих пор доказать не удалось. Очевидно, заимствования шли в одном направлении, а именно из индоарийского в хурритский язык. Ввиду того, что остатки индоарийского – речь идет об именах богов и личных именах, а также о группе терминов, связанных с тренингом лошадей, – встречаются, прежде всего, в связи с династией Митанни, можно предположить, что под влиянием индоарийских пришельцев в Закавказье возникла традиция царских имен, которая благодаря династической преемственности продвинулась более чем на 500 км в юго-западном направлении и получила распространение в Северной Месопотамии, в государстве Митанни. Такое объяснение означало бы замену мифа об индоиранском владычестве, с полным основанием подвергавшегося критике, другим мифом, хурритским. Более убедительна иная модель, согласно которой группы, говорившие на индоарийском, отделились от основного потока племен, шедших через Иран в Индию, и, в конце концов, вместе с хурритами попали в струю, направлявшуюся в Плодородный полумесяц. При этом они были быстро ассимилированы хурритоязычной средой, несшей на себе сильный отпечаток древнемесопотамской и древнесирийской культуры. Возможно, что они весьма рано утратили свой язык. По другой теории, митаннийские индоарийцы первоначально относились к гурганской культуре на юго-восточном побережье Каспийского моря, а причиной их переселения в Верхнюю Месопотамию было вторжение иранских племен.

РРР: Тут запросто можно обойтись без всяких переселений. Речь идет лишь о смене правящей верхушки, да о распространении искусства коневодства, в котором терминология введена «извне» – богами, научившими людей (отсюда и почтение к именам этих богов, которые в том числе могли и поставить руководителей-царей, получивших соответствующие имена).

О роли индоарийцев в предыстории государства Митанни мы можем судить только по нескольким личным именам и словарным заимствованиям, которые все же позволяют прийти к определенным выводам об историческом значении этой группы. Все цари складывавшейся в XVI в. хурритской империи, в дальнейшем получившей название Маиттани, а затем Митанни, носили, насколько нам известно, нехурритские тронные имена, из которых лишь некоторые имеют бесспорную или вполне вероятную индоарийскую этимологию. Например, Артатама = вед. rtá-dháman – «чье место обитания Рта», Тушратта (Туишератта) = вед. tveşá-ratha – «чья колесница безудержно продвигается», Шаттиваса = др.-индоар. *šāti-vàja – «добывающий трофеи», = вед. šāti-vàja – «добыча трофеев». Для целого ряда других имен из числа так называемых митаннийских еще не найдены достаточно убедительные этимологии, но они сами столь сильно отличаются от хорошо известных нам хурритских имен, что их большей частью также относят к индоарийскому адстрату.

Здесь сомнения методологического порядка, вполне оправданные с лингвистическо-эвристической точки зрения, для исторической оценки особой важности не представляют. Имена такого рода, значение которых, впрочем, остается спорным, встречаются в качестве имен правителей XIV в. также и в Южной Сирии вплоть до Палестины, что, однако, подтверждает лишь само существование культурно-политической близости между находившимися там государствами и Митанни. Но так как в XIV в. хурритский язык был распространен по меньшей мере вплоть до Средней Сирии (включая Катну и скорее всего Кадеш), что несомненно было связано с перемещениями населения в период возникновения Митанни, то нельзя a priori исключить проникновение сюда и индоарийцев.

Иногда в качестве аргумента в пользу того, что на Переднем Востоке никогда не говорили на индоарийском и что он сохранился в хурритском исключительно в виде непонятных в нем лексических заимствований, приводится разнообразие вариантов, употреблявшихся при написании индоарийских имен. Здесь, однако, следует напомнить, что в многоязычной среде степень языковой компетентности писцов могла сильно различаться и что передача иноязычных имен в речи и письме недостаточно грамотных лиц с большой долей вероятности вела к возникновению различных вариантов. На многие поставленные здесь вопросы пока невозможно ответить. Впрочем, при малой изученности предмета отрицательные суждения не меньше нуждаются в доказательствах, чем положительные.

К богам, которых митаннийские цари почитали еще в конце XIV в., принадлежат Митра, Варуна, Индра и Насатья, известные нам из Вед – древнейших индийских поэтических памятников. Их имена засвидетельствованы пока только в двух взаимосвязанных государственных договорах. Возможно, они относились к культу, чье распространение ограничивалось ближайшим окружением правящей династии.

Характер традиционных имен митаннийских правителей показывает, что в процессах преобразования, происходивших в Северной Месопотамии XVII и XVI вв., известную роль играли группы носителей индоарийских языков, связанные с профессией, реконструируемой на основании немногих сохранившихся индоарийских слов. Из того факта, что в Нузе начала XIV в. разные обозначения лошадей имеют доказанное или вполне вероятное индоарийское происхождение и что хеттский трактат о тренинге лошадей восходит к митаннийскому специалисту в этом деле и содержит индоарийские профессиональные термины, можно прийти к заключению, что индоарийцы хорошо разбирались в коневодстве и тренинге лошадей. Познания в коневодстве и использование двухколесных боевых колесниц были той военной технологией, которая, несомненно, сыграла важную роль в экспансии Митанни, хотя известные нам тексты раннего периода существования этого государства преимущественно сообщают о превосходстве осадной техники («хурритский таран») и о применении составного лука. Согласно преобладающей ныне точке зрения, двухколесная боевая колесница была создана в самой Передней Азии, а не привнесена индоарийцами, как считали раньше. В течение короткого времени колесница распространилась отсюда по всей Передней Азии, Египту и странам Эгейского моря.

Приобретение и содержание лошадей и колесниц обходилось очень дорого и было доступно только богатым слоям, выделявшимся в Аррапхе именно по данному признаку: принадлежащих к этим слоям так и называли rākib narkabti – «ездящие на (боевых) колесницах». Они составляли избранные войска, от которых зависел исход войны. В Митанни, равно как и в Сирии, и Палестине, их именовали marijanni-na. Это слово часто, но не вполне убедительно связывают с др.-инд. márya – «молодой человек» (в авестском также – «член мужского союза»). На протяжении истории Митанни эта военная элита превратилась в своеобразную родовую знать. Во всяком случае, именно в таком смысле мы можем позволить себе обобщить данные текстов из Алалаха, упоминающих таких marijanni-na – «которые не имеют боевой колесницы». Существует, однако, и такой текст из Алалаха, судя по которому принадлежность к marijanni-na устанавливалась царским указом.

Возникновение и расширение государства Митанни связано с недостаточно изученным периодом истории Египта, а именно с так называемым «вторым междуцарствием», временем правления царей XV династии, сидевших в Аварисе, в дельте Нила, и именуемых в греческой традиции «гиксосами». Их правление Египтом воспринималось египтянами как иноземное. Попытки интерпретировать имена гиксосских царей как хурритские не дали бесспорных результатов. «Мировую гиксосскую империю», якобы включавшую обширные пространства Передней Азии, ныне можно считать химерой.

Сомнительной является и концепция, согласно которой вторжение гиксосов в Египет явилось косвенным результатом распространения хурритов, в том смысле, что натиск хурритов побудил семитское население Южной Сирии и Палестины двинуться дальше в направлении Египта. Хотя правильность этой точки зрения до сих пор не удалось доказать, тем не менее нельзя согласиться, когда ее отвергают по чисто хронологическим соображениям.

Дальнейшее продвижение хурритов в Северную Месопотамию возобновляется после окончания правления Шамши-Адада. К этому времени Тур-Абдин и Джезире уже представляют собой хурритские области, а после разрушения Мари хурриты быстро распространяются по долинам Балиха, среднего Евфрата и, вероятно, среднего Оронта. Даже если следовать принятой нами краткой хронологии, согласно которой этот процесс приходится на XVII в., то и тогда вполне законно искать причинную связь между переднеазиатскими политико-демографическими изменениями и гиксосским вторжением, датируемым приблизительно 1650 годом.

Обстоятельства возникновения государства Митанни пока неясны. Краткая хронология позволяет обнаружить вполне убедительную с исторической точки зрения взаимосвязь между ожесточенной борьбой за существование Древнего царства хеттов против хурритов и фактом присутствия на спорной территории Северной Сирии хурритской империи, отмеченным менее чем через сто лет. В рамках короткой хронологии упоминаемые в древнехеттских источниках сражения с хурритами совершенно естественно воспринимаются как часть истории возникновения государства Митанни. Однако если исходить из «более длинной» хронологии, то указанная взаимосвязь становится менее правдоподобной.

После установления господства хеттов над Анатолийским плоскогорьем и Киликийской равниной началась их дальнейшая экспансия в направлении городов Северной Сирии, разбогатевших благодаря развитию сельского хозяйства и транзитной торговли. Здесь, между излучиной Евфрата и побережьем Средиземного моря, все еще существовали царства, известные по документам из Мари. Самым сильным из всех считался Халаб, затем следовал Алалах на Оронте, далее шли Каркемиш, Уршум и Хашшум. К этим противоборствующим силам следует присовокупить еще одну, пока не просматриваемую в переписке из Мари, а именно «хурритов». Очевидно, они базировались восточнее Евфрата, и мы можем рассматривать их как войско государства Митанни, впервые упомянутого лишь спустя несколько десятилетий.

Первой целью северосирийских походов хеттского царя Хаттусилиса I (около 1560 г.), согласно его собственному описанию своих деяний, был город Алалах, завоеванный и разрушенный им. Хурритское имя алеппского военачальника Зукраши, встречающееся как в табличке из VII слоя Алалаха, так и в рассказе об исторических событиях времени Хаттусилиса I, позволяет установить взаимосвязь источников из Богазкёя и из Алалаха и путем их сопоставления отождествить разрушения, о которых сообщает Хаттусилис, с археологически засвидетельствованным горизонтом разрушений VII слоя.

Менее успешной была, очевидно, осада города Уршу. Она, вероятно, последовала непосредственно за взятием Алалаха. Упомянутые анналы Хаттусилиса сообщают только о разрушении страны. Это большей частью является признаком того, что сам город взять не удалось. Более точные сведения можно извлечь из одного исторического рассказа. Подобно так называемой «Дворцовой хронике»… в основном посвящен описанию упущений хеттских сановников, по чьей вине неоднократно срывался успех осады, проводимой хеттскими войсками. К союзникам города принадлежали также хурриты, именно к их правителю следует отнести упоминаемый в тексте титул «Сын бога Бури». Не исключено, что речь идет о том самом неудачном походе, который послужил сигналом к отпадению отдаленных частей хеттской империи.

Говоря о Древнем хеттском «царстве», не следует забывать, что под ним подразумевается недавно созданное насильственным путем рыхлое объединение разного рода местных властителей, готовых проявлять большую или меньшую лояльность покорившему их царю только до тех пор, пока ему сопутствует успех. Как бы то ни было, Хаттусилису пришлось на следующий год снова отправиться в поход против южноанатолийской страны Арцавы, которая, согласно впервые записанным в это время хеттским законам, принадлежала к хеттскому государственному объединению. Пока Хаттусилис, судя по его повествованию, еще был в походе, «Враг из Ханигальбата (Хурри) вторгся в мою страну, и все страны вместе отпали от меня. Только город Хаттуса, единственный, остался». Это сообщение, пусть даже его формулировки драматически преувеличены, показывает, что новое хурритское государственное образование по своему значению уже далеко превосходило остальные северосирийские государства.

Если название Ханигальбат, засвидетельствованное в аккадской версии, содержалось уже в первоначальном тексте, а не появилось в качестве дополнения, сделанного более поздним переписчиком, то здесь перед нами одно из наиболее ранних упоминаний этого топонима, который впервые встречается в старовавилонское время и позже употребляется в аккадских источниках вместо наименования Митанни.

В последующие годы хеттский царь занимался реконсолидацией своей власти в Каппадокии, проводя карательные акции сначала на юго-западе, а затем и на юго-востоке Хеттского царства. Таким образом, Сирия снова попала в орбиту его экспансионистских устремлений.

После взятия и разрушения города Заруны вблизи Алалаха Хаттусилис у горы или горного хребта Адалур (в горах Амануса) столкнулся с войсками города Хашшу, пользовавшимися поддержкой отрядов из Халаба. (Вероятно, к этой ситуации имеет отношение текст прорицания, в котором наряду с городом Хашшу упоминаются хурриты). После победоносной битвы Хаттусилис перешел реку Пурана (Оронт или ‘АФрин (?)) и занял Хашшу. Судя по подробному описанию захваченной добычи, эта победа воспринималась самим Хаттусилисом как одно из наиболее важных его военных достижений. В Хаттусу в храм главной хеттской богини, богини Солнца города Аринны, а также в храм ее дочери Мецуллы, вместе со всем их культовым инвентарем были переведены боги города Хашшу – бог Бури из Армарука, бог Бури из Халаба, богини Аллатум, Адалур, Лиллури и Хепат. Некоторые из этих божеств, не будучи исконно хурритскими, характерны для западнохурритского пантеона. Перевод чужих богов в хеттскую столицу предполагал, что их культы будут осуществляться здесь и в дальнейшем. Таким образом, в древнехеттское время было положено начало хурритским культам в Хаттусе.

Хеттским наместником в Хашшу был назначен правитель Хурмы. Но ситуация, по-видимому, оставалась трудной. Как сообщает так называемая «Дворцовая хроника», приводя соответствующие факты времени Хаттусилиса I, наместник «испугался хурритов», за что был строго наказан. При описании другого эпизода в том же тексте упоминается сановник из Хашшу с хуррито-аккадским именем Эвари-шадуни. Это, вероятно, указывает на культурную преемственность, выходящую за пределы периода хеттского завоевания.

Задача установить господство над Северной Сирией не могла быть решена хеттами без завоевания ее центра, города Халаба. Этот город в период Мари вследствие своего выгодного для торговли географического положения превратился в одну из важнейших восточных метрополий, став наследником близлежащей Эблы. Хеттам Халаб представлялся столицей «великого царства», и овладение им рассматривалось как исполнение божественного предначертания. Но Хаттусилису не удалось снова захватить Халаб. Последний успешный поход, о котором идет речь в его сообщении, относящемся к середине царствования, был против города Хаххума на верхнем Евфрате, намного севернее Халаба.

На основании одного древнехеттского источника можно заключить, что Хаттусилис под конец своего правления все-таки двинулся на Халаб и, может быть, именно при этих обстоятельствах расстался с жизнью. Во всяком случае, своему преемнику Мурсилису I он завещал завоевать этот город. Во вводной части договора, заключенного не менее двух веков спустя между Мурсилисом II и царем Халаба, указывается, что Хаттусилис в свое время «устранил» великое царство Халаба, а Мурсилис I, наконец, «уничтожил» этот город.

Завоевание Халаба стало тяжелым ударом для восточноевфратского Хурритского царства, которое было в союзе с Халабом еще со времен Хаттусилиса. На этот длительный союз ссылается живший в первой половине XV в. потомок царей Халаба, Идри-Ми. Естественно, что хурриты оказались очередной целью завоевательной политики Мурсилиса. После взятия Халаба хетты разрушили «все города хурритов», причем остается неясным, подразумевается ли здесь округа Халаба, и тем самым скорее не «города», а «деревни», или же действительно восточноевфратские города. Конечно, как показывают дальнейшие события, о подавлении хурритов на длительное время не могло быть и речи. Тем не менее, вполне возможно, что Мурсилис I перешел Евфрат, чтобы обеспечить прикрытие левого фланга своего самого поразительного военного предприятия – более чем тысячекилометрового похода вниз по Евфрату, блестяще завершившегося в 1531 г. взятием Вавилона.

По всей вероятности, именно новые действия хурритов помешали тому, чтобы успешная вавилонская кампания Мурсилиса превратилась в долговременный политический контроль над евфратским путем. В последующие десятилетия хеттское царство раздирали кровавые распри из-за престола, сковавшие его внешнеполитическую активность. Халаб вернул себе независимость, и даже страна Киццуватна отделилась от Хеттского царства.

Киццуватна охватывала античную Киликию и современную Чукурову вокруг Аданы и простиралась вдоль обеих рек, Джейхана и Сейхана (греч. Пирамос и Сарос), вплоть до Каппадокии включительно. Религиозным центром Киццуватны был город Кумманне, который под именем Команы Каппадокийской славился еще в римское время своими культами и большим числом жрецов. Киццуватне приписывается большое культурно-историческое значение, поскольку хурритские культы разного происхождения перешли к хеттам именно отсюда. Нам неизвестно, когда возникла независимая государственность Киццуватны, но не исключено, что это произошло вследствие сокрушительного вторжения хурритов в царство Хатти, произошедшего в период правления непосредственного преемника Мурсилиса I, Хантилиса (ок. 1510). По крайней мере, трудно себе представить, чтобы Киццуватна в пору расцвета Древнехеттского царства при Хаттусилисе I и Мурсилисе I не принадлежала бы к территории, подвластной хеттам. Впрочем, у нас нет точных данных о политической ситуации Киццуватны в это раннее время. Мы располагаем одними лишь исторически малодостоверными и весьма общими сообщениями из Указа Телепинуса о том, что первые хеттские цари «сделали море границей своего царства». Как бы то ни было, упоминание Лухуцандии (более поздняя Лавацантия (?)) в описании осады города Уршу царем Хаттусилисом I позволяет прийти к заключению, что по меньшей мере север Киццуватны находился в руках хеттов.

При втором преемнике Мурсилиса Цидантасе (около 1490 г.) Киццуватна впервые попадает в поле нашего зрения в качестве политической единицы. Ее царь Пиллия заключил с хеттским царем государственный договор о прекращении войны. Из этого договора, как и из нескольких более поздних, выясняется, что Киццуватна не была вассалом царства Хатти в обычном смысле и что обе стороны уделяли большое внимание паритетности своих взаимных обязательств.

Около 1480 г. «страна города Адании», то есть область Аданы, включавшая, как предполагают, всю Киццуватну, участвовала в коалиции против хеттского царя Амуннаса. Самостоятельность Киццуватны подчеркивалась и в следующем поколении. Так, царь Ишпутахшу (около 1460 г.), оттиск печати которого найден в киликийском городе Тарсе, претендовал на титул великого царя. Ишпутахшу также заключил государственный договор с царством Хатти. Аналогичные договоры, время которых еще не удалось определить, дошли и от других царей Киццуватны (Эхеи, Паттатишшу).

Самое позднее в течение XV в. хурритский язык и хурритская религия получили распространение в Киццуватне. За недостатком достоверных источников из данного района этот процесс, к сожалению, приходится реконструировать на основании более поздних текстов, принадлежащих хеттам.

Пока происходило столкновение хеттских и хурритских притязаний на преобладание в области, расположенной между средним Евфратом и побережьем Средиземного моря, египетская династия, правившая в Фивах, сумела избавиться от власти гиксосов и снова объединить все части своей страны. После краткого периода консолидации египтяне приступили к характерным для всего Нового царства усилиям по установлению контроля над странами, соседствующими с Египтом с севера, и над их важными торговыми центрами. Началось также перекачивание богатств северных соседей посредством грабительских набегов и путем наложения дани.

Вскоре после крушения хеттского господства в Северной Сирии Тутмос I (около 1497-1482 гг.) завоевал Палестину. Во время дальнейших своих походов он столкнулся с врагом, обитавшим в стране, которую египтяне в дальнейшем часто называли семитским словом Нахрина – Арам Нахараим Ветхого завета («Речная страна», то есть страна в излучине Евфрата). Во фрагментах надписи, принадлежащей, вероятно, ко времени Тутмоса I, впервые упоминается название, которое употребляли для этой страны сами ее жители: Маиттани, позже Миттани  (в русской науке принята форма «Митанни»).

Это имя до сих пор не удалось интерпретировать. В него входит основа (снабженная окончанием -ni), известная только как личное имя (Маитта), что позволяет допустить, что наименование страны восходит к имени некогда существовавшего политического главы, но уже древнейшее упоминание в указанной выше египетской надписи обозначает именно страну, а не этнос или социальную группу. В аккадских источниках вместо Митанни фигурирует еще менее ясное название Ханигальбат или Халигальбат, древнейшая его форма – Хабингальбат. Оба наименования обозначают район между излучиной Евфрата и верхним течением Тигра, в центре которого расположен треугольник, образуемый истоками Хабура. Где проходила северная граница этой территории, остается неясным. Скорее всего к Митанни относились, по меньшей мере, еще Тур-Абдин, а также равнина вокруг Диярбакыра, так что на севере оно граничило со странами Ишува (включая сельскохозяйственные угодья вокруг Алтыновы, ныне оз. Кебан) и Алше (к северу от той части Тигра, где он течет с запада на восток; греч. – Арзанене). Ишува и Алше, будучи населенными хурритами, находились во временной зависимости от Митанни.

Наряду с географическими названиями Митанни, Ханигальбат и Нахрина часто, в особенности в хеттских источниках, встречаются в том же смысле просто «хурриты» или «страна Хурри». Упоминания «хурритов» имеются также и в египетских источниках времени XVIII династии, в которых этим словом сперва обозначается этнос, обитающий в Палестине и Сирии, а позже области, примыкающие к северной границе Египта. Прежде всего это Палестина и Финикия. И если одни аккадские источники употребляют титул «царь Митанни», а другие «царь хурритов», то это вовсе не подтверждает прежнюю теорию, согласно которой события XV и XIV вв. якобы происходили в двух соперничавших между собой государствах.

Около 1470 г. государство Митанни распространилось на запад, включив в себя царство Халаб. После того как Халаб был ненадолго завоеван хеттским царем Мурсилисом I, ему удалось в правление своих царей Шарра-Эля, Абба-Эля и Илимилиммы снова обрести самостоятельность и даже присоединить к себе с запада другие мелкие государства: Нию, Ама’у, но прежде всего Мукиш (Алалах), простиравшийся до самого побережья Средиземного моря. Восстание, несомненно пользовавшееся поддержкой Митанни, вынудило Идри-Ми, сына последнего независимого царя Халаба, бежать из страны на долгие годы. Тем временем Парраттарна, царь хурритов, расширил владения Митанни до Средиземного моря. В конце концов, Идри-Ми удалось помириться с Парраттарной, и тот посадил его на царство в Алалахе.

Во владения Идри-Ми кроме Мукиша (Алалаха) входили также Ния и Ама’у, тогда как судьба центральной части бывшего царства Халаба оказалась иной. Более позднее хеттское сообщение позволяет считать, что Халаб продолжал оставаться царским городом. Согласно договору, Идри-Ми был подчинен верховной власти царя Митанни и, скорее всего, должен был платить дань, однако за ним сохранялось право заключать государственные договоры, то есть в рамках своих обязательств перед царем Митанни осуществлять собственную внешнюю политику. К такому выводу приводит нас договор о границах, навязанный Идри-Ми своему северному соседу, царю Киццуватны Пилии, потерпевшему поражение. Из этого договора видно, что Киццуватна, в отличие от Халаба, тогда еще не зависела от государства Митанни, иначе Идри-Ми не пришлось бы оправдываться по поводу своей клятвы в верности хурритскому царю. Такая необходимость просто не возникла бы, будь у обоих царей общий сюзерен.

Если сначала выбор действий принадлежал исключительно хурритам и их союзникам, то в дальнейшем, вследствие экспансии Египта в Сирии, эта ситуация изменилась. Уделив сначала некоторое время внутренним делам, фараон Тутмос III в 1458 г. в первом же своем походе добился при Мегиддо победы над сирийской коалицией, возглавлявшейся царем Кадета. Нам ничего не известно об отношениях между средне- и южносирийскими городами-государствами и государством Митанни этой поры, но на основании более поздних текстов мы все-таки можем прийти к выводу, что и в этой части Сирии имелась хурритоязычная этническая группа, включавшая прежде всего господствующий слой, в частности правителя. Нетрудно себе представить, что этой культурной близости соответствовала также и политическая близость и что упомянутая коалиция пользовалась поддержкой государства Митанни. Недавнее появление Египта на юго-западной окраине Митанни позволило неокрепшему царству на своей юго-восточной границе предпринять попытку сопротивления хурритской экспансии. После битвы при Мегиддо правители города Ашшура несколько раз посылали фараону подарки, а некоторое время спустя Ашшурнадинаххе I (ок. 1430) удостоился ответного золотого подношения со стороны Египта.

После того как Тутмосу III в очередном походе удалось взять крепость Кадеш, дальнейшие свои действия он направил непосредственно против западноевфратских областей государства Митанни. В 1447 г. он дошел до района Каркемиша и даже перешел Евфрат, не встретив какого-либо сопротивления со стороны Митанни (во всяком случае, нам о таковом ничего не известно). Подобно Ассирии, с подарками и предложением вступить в союз обратился теперь к фараону другой сосед государства Митанни, а именно хеттский царь, по всей вероятности Тутхалияс I («II»), ранее вынужденный находиться в обороне. В возникшую военно-политическую ситуацию хорошо вписывается поразительный эпизод с завоеванием Халаба, приписываемым более поздним хеттским государственным договором царю по имени Тутхалияс. Этот успех мог быть достигнут Тутхалиясом I либо по согласованию с фараоном, либо в такой момент, когда обстановка в Северной Сирии уже была дестабилизирована египетскими походами, но еще не успела приобрести новую структуру. Естественно предположить, что египетско-хеттский договор об изменении границ в пользу Египта, упоминаемый в более позднем источнике, относится именно к этому времени.

Несмотря на военные успехи, Тутмосу не удалось превратить хотя бы Южную Сирию в устойчивую составную часть своей империи. Его последний поход был направлен 1438 г. против восставших городов Тунип и Кадеш, поддержанных Митанни. Известные доныне источники не позволяют нам увязать называемые в них имена ранних правителей Митанни с описанными выше событиями. С большой степенью вероятности можно отнести правление наиболее значительного из этих царей, Сауштатара (Сауссадаттара), к периоду после походов Тутмоса III.

Сауштатару удалось снова упрочить пошатнувшееся государство Митанни. Он завоевал Ашшур, тщетно пытавшийся опередить такое развитие событий заключением союза с Египтом, установил контроль над присредиземноморским городом Мукишем (Алалах) и важнейшим торговым центром Северного Леванта Угаритом и даже добился верховной власти над царством Киццуватна в Киликии. Само собой разумеется, что экспансия Сауштатара включала в себя и повторное завоевание Халаба. Наконец, на востоке его вассалом стал царь Аррапхи, так что владения Сауштатара простерлись от гор Загроса до Средиземного моря, охватывая весь хурритоязычный культурный ареал.

Резиденцией Сауштатара был город Вашшукканни. Высказывалось предположение, что этот топоним в среднеассирийское время превратился в Ушшукани, а затем в Сикани. Место с названием Сикани, согласно одной ассирийской надписи, находится у «истока Хабура», то есть около современного Ра’ас аль-’Айна. Недавно оно было окончательно отождествлено с городищем Фаххария. Однако отождествление топонима Сикани с Вашшуккании в качестве его более поздней формы может быть поставлено под сомнение, поскольку уже во время III династии Ура в районе Хабура существовал город Сиган. И радиоуглеродный анализ табличек с письмами царя Митанни Тушратты, предположительно написанными им в Вашшукканни, дал результаты, сильно отклоняющиеся от полученных при аналогичном анализе табличек среднеассирийского времени, найденных в Телль-Фаххарии. Наверное, Вашшукканни следует искать дальше на север, где-то в районе Мардина или, что еще вероятнее, к западу или северо-западу от него.

Не располагая пока какими-либо письменными источниками ни из столицы, ни из других центров государства Митанни, мы вынуждены ограничиваться свидетельствами с периферии. Так, единственное известное нам письмо Сауштатара происходит из принадлежащего к Аррапхе города Нузы. На этом письме имеется печать с именем отца Сауштатара Парсататара. Две таблички, которые найдены в Алалахе и содержат судебные решения Сауштатара, заверены им при помощи так называемой «династийной печати», то есть печати одного из его предшественников, которая по невыясненным причинам продолжала употребляться и в дальнейшем. Аналогичная практика известна нам из Алалаха, Угарита и Амурру.

Легенда «династийной печати» из Митанни гласит: «Шуттарна, сын Кирты, царя Маитани». Таким образом, она позволяет выявить имена двух ранее известных нам царей. Что касается имени Шуттарны, то оно неоднократно встречается в списке митаннийских царей. Кирту же исследователи рассматривали как праобраз легендарного царя Krt из угаритского эпического сказания, что, впрочем, остается недоказанным. Когда правили оба эти царя, совершенно неясно. Может быть, их следует поместить между Парраттарной – противником, а затем верховным властителем царя Алалаха Идри-Ми (около 1470 г.), и Парсататаром (около 1440 г.).

Это, однако, зависит от трактовки списка из дворцового управления города Нузы, содержащего упоминание о смерти царя Парраттарны. Список составлен примерно в то же время, что и вышеупомянутое письмо Сауштатара. В списке не сказано, что речь идет именно о царе Митанни, хотя это вполне вероятно, так как цари Аррапхи носили хурритские, а не индоарийские тронные имена. До сих пор всегда исходили из того, что этот Парраттарна идентичен тому, кто посадил на царство Идри-Ми. Однако оставался неучтенным заметный разрыв во времени между обоими свидетельствами, равный приблизительно 40-50 годам. Таким образом, вполне возможно, что цари Кирта и Шуттарна I относятся к этому времени, а одновременно с ними правил, хотя и недолго, другой Парраттарна, Парраттарна II, который был непосредственным предшественником или преемником Сауштатара.

Столкновения между государством Митанни и Египтом из-за Сирии продолжались вплоть до правления Тутмоса IV включительно (1400-1390). От него до нас дошло сообщение о походе против Нахрины. Но еще при жизни этого фараона в отношениях обеих великих держав произошли решающие перемены. После первых дипломатических контактов, установленных еще во времена Аменхотепа II (1428-1400), был заключен долгосрочный мирный договор, скрепленный династическим браком. Царь Митанни Артатама I – потомок, а может быть и сын Сауштатара, послал фараону в жены свою дочь, сделав это, как сказано в написанном на два поколения позже письме, после семикратного сватовства, то есть после длительных переговоров, свидетельствующих об определенном равновесии между обеими сторонами. Именно из этого письма мы и черпаем информацию.

В этой связи была, несомненно, урегулирована и граница в Сирии, в последующие десятилетия остававшаяся неизменной. Вдоль побережья владения Египта простирались дальше на север и включали торговый центр Угарит. В долине Оронта граница пролегала приблизительно в районе современного Хомса; города Тунип и Катна оставались в сфере влияния Митанни, в то время как египетское господство простиралось до Кадеша и страны Амурру.

Заключение мира между Митанни и Египтом обычно ставится в связь с хеттской угрозой. К сожалению, отрезок хеттской истории, непосредственно предшествующий периоду Великого хеттского царства, еще весьма неясен, да и немногие известные нам факты пока не поддаются точной синхронизации с событиями в Митанни. Однако вряд ли стоит считать, что в первые два десятилетия XIV в. хетты могли представлять сколько-нибудь серьезную угрозу для Митанни и тем более для Египта. Уместнее говорить об известных внутренних трудностях, возникших в обоих государствах и не допускавших дальнейших попыток экспансии. И в самом деле, поразительная внутренняя неустойчивость и полная военная неподвижность, характерные для обоих государств спустя два поколения, трудно отнести на счет внезапного появления внешнего врага.

Сын и преемник Артатамы Шуттарна II также отправил одну из своих дочерей, Келу-Хепу, в гарем фараона. Это произошло на десятый год правления Аменхотепа III (1390-1352), то есть в 1381/1380 г. Прекрасные отношения между Митанни и Египтом проявились хотя бы в том, что Шуттарна в ответ на сообщение о болезни фараона послал ему целительное изображение богини Иштар-Шавушки Ниневийской. Возможно, именно Шуттарна вернул Митанни временно отторгнутую и поставленную под хеттский контроль горную местность Ишуву на верхнем Евфрате.

Преемником Шуттарны был его сын Арташумара, царствование которого подтверждается документом, найденным в 1984 г. в Телль-Браке. На нем оттиснута печать предка Арташумары Сауштатара, превратившаяся, как это было с печатью Шуттарны I, в «династийную печать».

Вероятно, в конце весьма короткого правления Шуттарны в стране вспыхнула острая борьба за власть. Ее ход недостаточно ясен и интерпретируется по-разному. Тем не менее, приводимая ниже реконструкция событий может считаться более или менее правдоподобной. Арташумара был убит, и убийца по имени Утхи, скорее всего не принадлежавший к царской фамилии, посадил на престол в качестве марионетки несовершеннолетнего сына Шуттарны Тушратту. Дипломатические отношения с Египтом во время регентства прервались и были восстановлены, только когда Тушратте удалось отделаться от убийцы своего брата и тем самым в какой-то степени смыть пятно незаконности своего правления. Очевидно, участники заговора против Арташумары все же не смогли заручиться поддержкой всех сил страны, так как по имеющимся данным в последующие десятилетия появляется хурритский царь, который носит имя Тушратты, тем самым демонстрируя свою принадлежность к династии и свои притязания на престол Митанни. Он вступает в союз с хеттами, после присоединения Киццуватны, утраты Арцавой самостоятельности и замирения Северной Анатолии снова сосредоточившими свои экспансионистские измерения на Сирии. Владел ли Артатама II реально какой-то территорией на северо-востоке государства Митанни или был здесь царем лишь по титулу, приобретенному милостью хеттов, остается спорным.

Из того обстоятельства, что Тушратта незадолго до смерти Аменхотепа III снова посылал ему культовое изображение Иштар-Шавушки Ниневийской, не обязательно должно вытекать, что он в это время владел городом Ниневией, расположенным на севере Ассирии. Богиня была предметом поклонения, не ограниченного определенным регионом, и в данном случае речь могла идти о статуе из столицы Тушратты Вашшукканни. А тот факт, что позже то ли Артатама, то ли его сын Шуттарна III правил, будучи хотя и слабым, но все же союзником ассирийцев, позволяет прийти к выводу о наличии у претендентов на сирийские территории собственной базы на северо-востоке, возможно в Таиде.

Благодаря египетскому государственному архиву из Амарны в Среднем Египте, а также «Сообщению о деяниях хеттского царя Суппилулиумаса», мы располагаем несравненно большим числом источников для времени правления Тушратты, чем для всей предшествующей истории Митанни. Трудности и здесь заключаются в относительном характере хронологии засвидетельствованных фактов, являющейся предпосылкой для реконструкции исторических событий хотя бы в общих чертах.

В своем письме фараону Тушратта не только сообщил об обстоятельствах своего вступления на престол и окончательного прихода к власти, но и упомянул об успешном отражении им хеттского наступления на митаннийскую территорию. Он также подкрепил это известие частью добычи, отнятой у хеттов и доставленной его послами фараону. Это первое нападение хеттов на государство Митанни, очевидно относящееся к шестидесятым годам XIV в., единодушно приписывают хеттскому царю Суппилулиумасу, руководствуясь тем, что непосредственно перед приходом к власти Суппилулиумаса все военные действия хеттов были направлены исключительно на укрепление царства Хатти, которое оказалось на грани катастрофы из-за вторжения североанатолийских касков.

Еще в то время, когда Суппилулиумас, будучи уже взрослым принцем, по поручению своего отца возглавлял военные походы, резиденцией самого царя временно была Самуха, так как столица Хаттуса была разрушена касками. Не исключено, что победа над хеттами могла быть преувеличена Тушраттой, на самом же деле в стране Ишуве на верхнем Евфрате, на которую претендовали обе стороны, происходили лишь пограничные столкновения.

Другое важное событие, имевшее место на хеттской границе, показывает, что Митанни уже успело миновать зенит своего могущества. Царство Киццуватна во второй половине XV в. попало в зависимость от государства Митанни. В одном документе Сауштатар выступает в качестве третейского судьи в тяжбе между царем Алалаха Никмепой и неким Шунашшурой, в котором мы, несомненно, должны видеть царя Киццуватны. В первой половине XIV в. царь Киццуватны – его имя также Шунашшура – освободился от митаннийской опеки и стал опираться на царство Хатти, с которым он заключил государственный договор. Текст этого договора дошел до, но, к сожалению, имя хеттского царя в нем побито. Если первоначально этот документ датировали временем Мурсилиса II или даже Муваталлиса, то теперь уже давно принято считать контрагентом царя Киццуватны самого основателя Великого хеттского царства Суппилулиумаса I. Однако, согласно более новой точке зрения, на самом деле договор был заключен еще раньше царем по имени Тутхалияс, возможно тем самым, который был связан с царицей Никкаль-мати.

Историческое введение к тексту отражает момент, когда хетты на своей восточной границе еще пребывают в состоянии обороны против хурритов. Киццуватна, до заключения этого договора также находившаяся в зависимости от государства Митанни, смогла в дальнейшем сохранить заметную автономию относительно Хеттского царства. По этому поводу здесь упоминается прежний договор, который учитывал тесный контакт Киццуватны с Митанни и в связи с новым соглашением утрачивал силу. Скорее всего, не будет ошибкой отождествить этот прежний договор с другим договором Шунашшуры, дошедшим до нас. Возможно, Шунашшура, фигурировавший в государственных договорах, и его тезка, бывший вассалом Сауштатара, представляют собой одно лицо.

Передатировка договора Шунашшуры позволяет лучше представить себе историю Киццуватны, чем удавалось до сих пор. Текст сообщает, что во времена деда хеттского партнера по договору Киццуватна была частью Хеттского царства, но потом отошла к хурритам. Эта смена сюзерена приходится на время наиболее сильной экспансии государства Митанни при Сауштатаре, который, как мы увидели, осуществлял верховную власть над Киццуватной. Возврат к состоянию зависимости от хеттов должен рассматриваться в связи с расширением могущества хеттского государства при Тутхалиясе, сумевшем провести походы в Западную Анатолию и даже завоевать Алеппо.

Вскоре после заключения договора Киццуватна была полностью включена в государство Хатти. В более позднем упоминании о событиях времени Тутхалияса Киццуватна рассматривается как часть Хеттского царства. Естественно, что, узнав о переносе царем по имени Тутхалияс культа «Черного божества» из Киццуватны в Самуху, мы связываем это событие с завоеванием страны, которое было предпосылкой и поводом для действий такого рода.

При преемнике Тутхалияса Арнувандасе I Киццуватна наряду с Хатти воспринималась как особая территориальная единица, но вместе с тем и как органическая часть государства. Об этом свидетельствует Договор Исмерикки, вероятно относящийся к тому же времени. Таким образом, становится понятным и недавно сделанное наблюдение, что именно в правление Арнувандаса I впервые проявилось сильное культурное влияние Киццуватны на Хаттусу, выразившееся в заимствовании богатой хурритской ритуальной традиции.

Существовала ли дальше Киццуватна как царство, роль которого была сведена к выполнению одних лишь культовых функций, нам неизвестно. Возможно, хурритский ритуал, приписываемый некоему царю Паллии из Киццуватны, следует датировать именно этим временем. Не исключено также, что царское имя Паллия представляет собой вариант имени Пиллия, принадлежавшего двум более ранним царям Киццуватны. Во всяком случае, то обстоятельство, что еще до Суппилулиумаса в Кумманни, столице Киццуватны, в качестве «жреца» пребывал сын хеттского царя Кантуццилис, а позже, уже при Суппилулиумасе, – сын последнего Телепинус, безусловно, означает, что царство Киццуватна к этому времени уже перестало существовать.

События на северо-западной границе сначала не оказали заметного влияния на судьбу государства Митанни. Дальнейшие письма Тушратты, посланные им своему египетскому союзнику вслед за сообщением о победе над хеттами, не содержат каких-либо опасений за прочность положения Митанни. Переписка с Аменхотепом III в основном посвящена желательному для обеих сторон брачному союзу между фараоном и одной из дочерей Тушратты, вполне вписывавшемуся в традицию отношений между Египтом и Митанни, установившуюся со времени Артатамы I.

Переговоры по этому поводу, касающиеся главным образом размеров выкупа за невесту, растянулись на несколько лет. Ту же тему затрагивает и важнейший памятник хурритского языка, краеугольный камень всей хурритологии, так называемое Письмо из Митанни. В отличие от остальных писем Тушратты, составленных на аккадском языке (хурро-аккадском), данное письмо, местами хорошо сохранившееся, написано по-хурритски. Благодаря тому, что по сюжету и стилю оно близко аккадским письмам Тушратты, его удалось отчасти интерпретировать и, опираясь на него, разработать основы хурритской грамматики. Вероятно, этот документ сопровождал принцессу Тату-Хепу в ее путешествии ко двору фараона.

Аменхотеп III умер через несколько лет после заключения брака с Тату-Хепой. При его преемнике Аменхотепе IV, который под именем Эхнатона посвятил себя проведению религиозной реформы, отношения с Митанни осложнились. Формальным поводом к этому послужило недовольство, вызванное недостаточным количеством золота, присылаемого Египтом. С обеих сторон были задержаны послы и отправлены специальные эмиссары. Обе стороны напоминали друг другу о некогда хороших отношениях, о родственных связях. Но контакты, в конце концов, все же прервались. Утрата фараоном интереса к сохранению дальнейших отношений с Митанни, вероятно, была вызвана тем, что Митанни под натиском хеттов заняло оборонительную позицию и более не могло наряду с Египтом и Вавилонией играть роль одного из важнейших государств Передней Азии.

Между тем энергичный принц Суппилулиумас, который еще при жизни своего отца активно содействовал восстановлению государства Хатти после катастрофических вторжений касков, узурпировал царский трон. Точные обстоятельства и время этого события неясны. До нас дошло письмо Суппилулиумаса, в котором он поздравляет некоего фараона с вступлением на престол. Возможно, здесь имеется в виду Семнехкар. Вероятно, Суппилулиумас пришел к власти уже после Аменхотепа IV, и можно считать твердо установленным, что его решающее вмешательство в военно-политическую обстановку Передней Азии имело место не раньше конца сороковых годов, даже скорее всего в двадцатых годах XIV в.

Суппилулиумас воспользовался спором о порядке наследования митаннийского престола, восходившим, вероятнее всего, еще к узурпации трона Тушраттой, и заключил союз с претендентом Артатамой II, который к тому времени успел заручиться поддержкой Ассирии, освободившейся в середине XIV в. от верховной власти Митанни. Ассирийский царь Ашшур-убаллит претендовал теперь на равный ранг с «ханигальбатским царем», как он назвал своего бывшего властителя Тушратту в одном из писем к фараону.

Аменхотеп IV согласился с провозглашением независимости Ассирии, может быть, именно потому, что его отношения с Тушраттой к этому времени стали заметно прохладнее. Как бы то ни было, царь Вавилона также попытался использовать в своих интересах упадок, в который пришло государство Митанни. Он снова предъявил ставшие традиционными притязания на верховную власть над восточными вассалами Митанни, то есть над Ассирией и, возможно, также над Аррапхой. Такова была расстановка политических сил, побудившая вавилонян около 1340 г. вторгнуться в страну Аррапху.

После битвы при пограничном городе Лубди вавилоняне разорили Аррапху до Нижнего Заба, тогда как районы, находившиеся дальше к северу, были заняты ассирийцами. Ассирия совместно с расположенной в северной части Митанни страной Алше сумела создать северо-восточный военный союз, направленный против государства Тушратты и связанный через претендовавшего на престол Артатаму с действовавшим на западе Суппилулиумасом. Эта координированная трехсторонняя угроза вскоре привела Митанни к гибели.

Суппилулиумас перешел со своим войском Евфрат в верхнем его течении и завоевал Ишуву до ее границы с Алше, царю которого Антаратли он передал только что взятый город Кутмар. Затем Суппилулиумас устремился на юг, по направлению к центру государства Митанни. Но когда Тушратта уклонился от участия в решающей битве, Суппилулиумас повернул на запад, перешел Евфрат и завоевал в течение одной кампании все земли Митанни между излучиной Евфрата и Средиземным морем, включая город Каркемиш. Местных царьков он сделал своими вассалами.

После того как царь номинально принадлежавшего Египту Кадеша оказал Суппилулиумасу сопротивление, последний продолжил свой поход в Ливан. Учитывая превосходство надвигавшейся силы и бездеятельность своего египетского сюзерена, царь страны Амурру также признал верховную власть Суппилулиумаса, что привело к изменению сферы влияния Египта, установленной несколькими поколениями раньше. Сложившаяся ситуация еще долго оставалась предметом споров и закрепилась окончательно лишь сто лет спустя, когда был заключен договор между Рамсесом II и Хаттусилисом III.

Несмотря на кратковременные успехи, позволившие митаннийскому войску занять египетские районы, намерение Тушратты отвоевать обратно Нухашше рухнуло, натолкнувшись на сопротивление вспомогательного хеттского войска.

Окончательное покорение Сирии Суппилулиумас поручил военачальнику по имени Лупакки и своему сыну Телепинусу, носившему титул «жреца» бога Бури города Кумманни, главного города Киццуватны. Контрнаступление хурритов и египтян вынудило Суппилулиумаса снова отправиться на сирийский театр военных действий. Впрочем, сама по себе способность Митанни оказывать сопротивление в ходе этих столкновений позволяет думать, что Тушратта еще был жив, а его могущество не сломлено.

В то время как Суппилулиумас приступил к осаде Каркемиша, его военачальник Лупакки отбросил египетские войска, пытавшиеся снова завоевать Кадеш. Именно в этот момент произошел знаменитый эпизод, описанный в Деяниях Суппилулиумаса: фараон умирает; его вдова просит хеттского царя прислать ей одного из своих сыновей, чтобы он стал ее мужем и царем; Суппилулиумас после некоторых колебаний соглашается; однако принца по пути в Египет убивают. К сожалению, нельзя с полной уверенностью сказать, вдова какого именно фараона стремилась таким необычным способом решить вопрос о наследнике трона. Недавно выдвинуты аргументы в пользу того, что имелась в виду вдова Аменхотепа IV (1352-1336), а не вдова Тутанхамона.

Между тем хеттские войска завоевали Каркемиш, обладавший как важнейшая крепость на Евфрате большим стратегическим значением. Однако в качестве культового центра богини Кубаба(т), почитаемой в Малой Азии со времени староассирийских торговых поселений, Каркемиш занимал такое высокое положение, что его акрополь с храмами был оставлен невредимым, разграблению же подвергся только нижний город. Суппилулиумас посадил царем в Каркемише своего сына Пияссилиса, который получил здесь тронное имя Шарри-Кушух. Этот факт, как и то обстоятельство, что почти все преемники Шарри-Кушуха имели хурритские имена, показывает, что и в Каркемише определяющими стали хурритские традиции. Другой сын Суппилулиумаса, уже упоминавшийся «жрец» Телепинус, был посажен царем в Халабе, потому что этот город был культовым центром почитаемого хеттами с давних пор божества, представлявшего собой местный вариант хурритского бога Бури Тешшупа, чьим жрецом Телепинус был уже в Кумманни.

Очевидно, что лишь теперь, после окончательной утраты западноевфратской части своего государства, Тушратта был убит одним из своих сыновей, которому, однако, не удалось восстановить независимость Митанни. Скорее всего, с помощью своих союзников, Ассирии и Алше, страной Митанни вместе с ее столицей завладел Шуттарна III, сын в то время еще живого, но весьма престарелого Артатамы II. Сокровища дворца были отправлены в Ашшур, а большое число митаннийских воинов, сражавшихся на колесницах, было выдано Алше. Там, в Таиде, их посадили на кол. Хотя текст, из которого почерпнуты эти сведения, составлен так, чтобы причиной жестокой расправы казалась мстительность Шуттарны и чтобы именно он выглядел движущей силой событий, правильнее думать, что на самом деле он был лишь орудием в руках своих союзников. Это подтверждается и хеттской реакцией, не замедлившей проявиться сразу после того, как Суппилулиумас подавил повстанческое движение в Северной Анатолии.

Так как сфера влияния Ассирии достигла излучины Евфрата, хеттский царь решил, не мешкая, при первой возможности изменить состав коалиции, переведя Митанни из сферы ассирийского влияния в свою, хеттскую. Случай представился, когда на арене появился другой сын Тушратты, Шаттиваза.

После крушения Митанни Шаттиваза бежал с небольшим отрядом боевых колесниц, спасшись таким образом от покушавшегося на его жизнь некоего Акит-Тешшупа, который, возможно, был убийцей Тушратты. После тщетной попытки получить приют в Вавилонии, Шаттиваза перебрался на хеттскую территорию и у реки Галис обратился к Суппилулиумасу с просьбой о поддержке.

Суппилулиумас использовал представившийся случай, чтобы противопоставить своего кандидата ассирийскому ставленнику Шуттарпе III. Он привязал Шаттивазу к себе браком с одной из своих дочерей и обеспечил ему военную поддержку своего сына Шарри-Кушуха, сидевшего в Каркемише. По-видимому, Шаттивазе удалось отвоевать наиболее важные города государства Митанни, включая Вашшукканни. Изменившаяся вследствие этого ситуация была закреплена государственным договором между Суппилулиумасом и Шаттивазой: Митанни было восстановлено как царство, а его правитель Шаттиваза подчинен верховной власти хеттского великого царя. Сколь далеко простиралось восстановленное государство Митанни на восток, нам не известно, но можно предполагать, что оно было здесь сильно урезано. Из древней архивной пометки на сохранившейся копии государственного договора мы сверх того узнаем, что Шаттиваза выбрал себе такое имя, несомненно индоарийское, в качестве тронного, тогда как его личное имя Кили-Тешшуп было хурритским.

РРР: Использование «тронного имени» может быть связано с необходимостью подчеркнуть свое «божественное» происхождение или просто связь с богами. Отсюда можно сделать выводы о том, что именно за боги ставали «начальных» царей…

Удивляет внимание, проявленное в договоре к правовому положению Артатамы. Устанавливалось, что наследником его престола (terdennu) станет Шаттиваза. Вероятно, опасаясь немилости богов, Суппилулиумас боялся формально нарушить некогда заключенный с Артатамой договор. К тому же Суппилулиумас только номинально воспринимал Артатаму как царя всех стран Хурри, на самом же деле страна Митанни была лишь одной из них, хотя и самой важной. Таким образом, получалось, что хотя Шаттиваза, став царем Митанни, занял место сына Артатамы Шуттарны III, он вместе с тем признал законность верховной власти Артатамы, что, впрочем, было не более как психологической уверткой. Если такое понимание верно, то фикция престолонаследия включала притязание на районы, которые реально Шаттивазой и стоявшим за ним великим хеттским царем не контролировались. В особенности это касалось северо-восточной Месопотамии.

Подобного рода претензии, разумеется, выходили далеко за пределы существовавшего соотношения сил. Длившаяся в течение года эпидемия, повстанческие движения в Анатолии, смерть Суппилулиумаса, а затем вскоре и его преемника Арнувандаса II подвергли само царство Хатти тяжким испытаниям. Об эффективных действиях восточнее Евфрата при этих обстоятельствах не могло быть и речи. Дальнейшая судьба Шаттивазы неизвестна, но можно предполагать, что ему в какой-то мере удалось добиться внутренней консолидации Митанни. По-видимому, и ассирийский натиск под конец царствования Ашшурубаллита I настолько ослаб, что Шаттиваза решился пренебречь поддержкой своего хеттского сюзерена.

В начале правления хеттского царя Мурсилиса II (около 1325 г.) Митанни отпало. Слова одной из молитв этого царя о том, что Митанни стало «непокорным, безбожным и клятвопреступным», несомненно, касаются разрыва договора между Суппилулиумасом и Шаттивазой. Данное указание на Митанни следовало бы рассматривать как одно из наиболее поздних, однако надо учитывать, что эта молитва «возможно, воспроизводит обороты более раннего оригинала, превратившиеся в штампы». Впрочем, последнее упоминание Митанни относится ко времени Тиглатиаласара I (1114-1076).

Источники из хеттской столицы уже более не содержат сколько-нибудь полезных сведений о событиях в Митанни. То немногое, что дошло до нас из переписки между великими хеттскими царями и царями Ханигальбата, как именуется Митанни в аккадских текстах, датируется очень приблизительно, и к тому же эти материалы сами по себе весьма малосодержательны. Снова становятся полезными лишь ассирийские источники ХIII в.

Важнейшей внешнеполитической задачей Ассирии в течение длительных царствований трех выдающихся ее правителей – Ададнерари I (1295-1264), Салманасара I (1263-1234) и Тукульти-Нинурты I (1233-1197) – было завоевание Северной Месопотамии вплоть до Евфрата. Одна из надписей Ададнерари называет царя, правившего в начале XIII в. в Ханигальбате. Это Шаттуара I, принадлежавший, судя по имени, к традиции царей Митанни с их индоарийскими тронными именами. Вероятно, он был преемником Шаттивазы, чье имя в форме, подвергшейся инверсии, снова встречается у сына и преемника Шаттуары – Васашатты. Из текста видно, что Вашшуккаппи, тем временем неоднократно подвергавшееся захвату и разграблению и теперь называемое Ушшукани, перестало быть главной царской резиденцией. Она переместилась в расположенное неподалеку Таиде. Этот город успел побывать резиденцией поддерживаемого ассирийцами соперника Шаттивазы Шуттарны III, затем, однако, был отнят у него для Шаттивазы хеттами. Перед лицом ассирийской угрозы Васашатта попытался заручиться помощью хеттов, которые ему ее пообещали, но не предоставили, может быть, потому, что в это время снова сильно обострились их противоречия с Египтом (битвa при Кадете в 1275 г.).

Текст, первоначальная версия которого предназначалась для нового дворца Ададнерари в только что завоеванном горооде Таиде, гласит:

«Когда Шаттуара, царь Ханигальбата, стал мне враждебен и предпринял враждебные действия, я взял его по повелению Ашшура, моего господина, моего помощника, и великих богов, моих помощников, и доставил его в мой город Ашшур. Я взял с него клятву и затем отпустил его в его страну. Но ежегодно, пока был жив, я принимал его подарки в моем городе Ашшуре. После него взбунтовался его сын Васашатта и был враждебно настроен, и предпринял враждебные действия. Он обратился за помощью к стране Хатту. Страна Хатту приняла его подарок, но помощи ему не оказала. Посредством могучего оружия Ашшура, моего господина, под защитой Ану, Энлиля и Эйи, Сина, Шамаша, Адада, Иштар и Неригала, могучего среди богов, страшных богов, моих господ, я завоевал Таиде, большой город его царства, Амасаку, Кахат, Шуру, Напулу, Хурру, Шудуху и Ушшукану и овладел ими. Имущество этих городов, владение его отцов, сокровище его дворца я отнял, и я доставил в мой город Ашшур.

Ирриде я завоевал, сжег, снес и посеял поверх сорняки.

(Область) от Таиде до Ирриде, Элухат и Кашияэри (=Тур = ‘Абдин) до его границы, округ Шуду, округ Харрана до берега Евфрата дали мне великие боги, и я владел (ими). А на остатки его войска я наложил работы («мотыгу, лопату и корзину для переноски»). У него (= Васашатты) я увел жен его дворца, его сыновей, его дочерей и его войска из Ирриде и доставил их плененными и связанными в мой город Ашшур; Ирриде и поселения в области Ирриде я завоевал, сжег, снес…»

Было бы, разумеется, неверно понимать это сообщение в том смысле, что Ададнерари удалось включить во владения Ассирии отдаленные и частично труднодоступные районы, через которые пролегал его грабительский поход. Постоянный контроль он мог осуществлять только вдоль течения Хабура и у его истоков, а также над частями Тур-’Абдина. С этой целью, вероятно, и был построен новый дворец в Таиде. Как бы то ни было, Васашатта не попал в руки ассирийских царей и, по-видимому, даже смог укрепить свое господство, поскольку хеттская внешняя политика после заключения мира с Египтом (1259) снова была сконцентрирована на сопротивлении ассирийскому натиску. Впрочем, плодородные районы в восточной части хабурского треугольника, бывшие некогда культурным и экономическим центром государства Митанни, по-видимому, прочно оставались в ассирийском владении, и хеттскому царю при всем нежелании все-таки пришлось признать верховную власть Ассирии.

Преемнику Васашатты Шаттуаре II при поддержке хеттов и арамейских племен ахламу, впервые проявивших себя в это время как значительная сила, удалось устоять в борьбе против ассирийского царя Салманасара I (1263-1234). Хотя Салманасар и претендовал в одной надписи на сокрушительную победу над царем Ханигальбата, в глаза бросаются неточности, допущенные им в наименованиях пунктов, через которые якобы пролегал этот поход. Да и само место текста, где перечисляются занятые им города, выглядит заимствованием из цитируемой им же надписи его отца. И все же его упоминание о «трудных тропах и узких проходах», преодоленных им на пути в Ханигальбат, позволяет нам понять, что основной частью этой страны в те времена были Тур-’Абдин и земли к западу и северо-западу от него.

Преемник Салманасара Тукульти-Нинурта I (1233-1197) сообщает, что «субареи», как он на литературно-архаизирующий лад называет хурритов, восстали против его отца и не уплатили дани – это еще один повод в пользу того, что Салманасар не был особенно удачлив в своих действиях против Ханигальбата. Сам Тукульти-Нинурта предпринял поход против хурритской коалиции, в которую среди прочих входили страны Алзе (Алше, Алзи), Амадану (район Диярбакыра) и Пурулумзи. Не исключено, что последнее название происходит от хурритского слова, означавшего «храм» (рur-li, purul-le). Хурритским является и имя царя Алзе Эхли-Тешшупа. Тукульти-Нинурта пытался при помощи значительных переселений замирить хурритские районы.

Последние уцелевшие остатки государства Митанни пали жертвой не столько ассирийских царей, сколько больших этнических передвижений в Анатолии. В начале XII в. рухнуло Великое хеттское царство. Его столица погибла в огне, и только в юго-восточных частях страны продолжали сохраняться хеттские традиции. Давно осевшие племена касков и лувийцев пришли в движение, важными побудительными причинами которого могли быть как катастрофическое крушение сельскохозяйственного производства, так и приток новых племен, в особенности фригийцев.

Сколь долго просуществовало еще государство Ханигальбат, мы не знаем. В конце XIII или в начале XII века упоминается некий царь Ханигальбата Аталь-Тешшуп. В надписях новоассирийских царей Ханигальбат встречается уже только в качестве названия обширной территории от Тур-’Абдина до района Харрапа, на которой тем временем политически и, вероятно, также демографически стали доминировать арамейские племена.

Когда ассирийский царь Тиглатпаласар (1114-1076) после длительного периода внутриполитических осложнений и внешнеполитической слабости впервые двинулся походом против земель к северу и северо-востоку от его царства, он столкнулся там с совершенно изменившейся ситуацией. Оказалось, что народ, называемый мушку и большей частью рассматриваемый как фригийский, занял хурритские государства Алзе и Пурулумзи, а в конце концов также и страну Катмухи.

В связи с походами Тиглатпаласара мы узнаем об отдельных малых государствах на верхнем Тигре, на Бохтан-Су и Битлис-Чае. Часть их наименований явно хурритские, например: Папхе («горное») и Уррахинаш («задние страны» (?). Бесспорно хурритскими являются и имена местных царей: Кили-Тешшуп, сын Кали-Тешшупа, Шади-Тешшуп, сын Хаттуххе, и другие. По-видимому, хурритский язык был здесь еще живым, о чем свидетельствует титул правителя irrupi, если, конечно, считать правильной его интерпретацию в качестве хурритского ewr-iffə «мой господин».

В горах к югу от озера Ван, между Тигром и Нижним Забом, на территории, которую можно считать древнейшим районом поселения хурритов, хурритские личные имена сохранялись по меньшей мере на протяжении всего времени, засвидетельствованного ассирийскими источниками. Что было дальше, мы не знаем, и не можем сказать, когда хурритский язык вымер окончательно. Страны этого района не имели особого исторического значения. Они являли собой лишь поле, на котором разыгрывались сражения между временно равными по силе противниками, ассирийцами и урартами. Урарты родственны хурритам по языку, но разделение обоих языков, должно быть, произошло уже в третьем тысячелетии.

Опираясь на свои исконные области к северу и к востоку от озера Ван, урарты создали в IX и VIII вв. государство, которое простиралось на западе до Евфрата, на востоке – до озера Урмии, а на севере включало Закавказье. Культура Урарту несет на себе явные следы очень сильного ассирийского влияния. Что же касается религии, то она едва ли имеет что-либо общее с хурритской. Урартов и хурритов связывает только языковая общность, но отнюдь не общность исторической традиции. Поэтому история и культура урартов в данной книге не рассматриваются.

ОБЩЕСТВО И ЭКОНОМИКА

На основании хурритских мифов и ритуалов создается впечатление, что в предыстории хурритов охота была важным источником питания, и в XIV в. митаннийский лук все еще высоко ценился далеко за пределами страны. Это, однако, не означает, что хурриты до своего вступления в историю Передней Азии, засвидетельствованную письменными источниками, не были знакомы с земледелием. Во всяком случае, основу культуры третьего тысячелетия в Закавказье, на юго-востоке которого мы ищем места обитания хурритов до их проникновения в Плодородный полумесяц, составляли уже земледелие и скотоводство.

Хурритские народы вследствие благоприятных политических условий и под сильным этническим натиском хлынули несколькими волнами в Плодородный полумесяц и осели прежде всего там, где осадков выпадало не менее 200 мм в год и имелись почвы типа краснозема или же лесовидные. В районах, где в качестве основного продукта питания культивировался ячмень, орошение играло ограниченную роль, так как оно могло лишь способствовать повышению урожая ячменя, но не представляло собой непременного условия его возделывания. Типичные орошаемые культуры («речные оазисы») на среднем Евфрате, нижнем Забе и Хабуре остались за пределами хурритского расселения.

С аграрной и географической точки зрения можно выделить несколько замкнутых и отчасти разделенных неплодородными зонами регионов, которые совпадают с политическими единицами государства Митанни. В направлении с запада на восток это: Чукурова (южная часть Киццуватны), равнина ‘Амк на нижнем Оронте (Алалах), район Алеппо (Халаб), район вокруг Хамы и Хомса на верхнем Оронте (Катма, Кадеш), долина Евфрата севернее Мескене (Эмар), северо-восточносирийская плодородная равнина (Митанни/Ханигальбат), Ассирия и район Киркука (Аррапха).

В этих краях, в отличие от южномесопотамских орошаемых областей, деревни меньше зависели от надрегионального регулирования и разных согласований. С другой стороны, здесь отчетливее выражены черты солидарности, отчасти опирающиеся на родственные связи и воплощающие такие отношения между семьей и земельным владением, когда исключена сама возможность отчуждения последнего, наподобие того как это делается с движимой собственностью. Господствующий слой, пришедший к власти в результате завоевания и стремившийся урвать свою долю от сельскохозяйственной продукции страны, обращался с деревнями как с целостными объектами дарения и обмена или же с единицами, на которые можно было возложить коллективную ответственность за выполнение повинностей.

Такого рода власть над целыми деревнями принадлежала только узкому кругу элиты, прежде всего членам царских семей разных хурритских государств. Гораздо более многочисленным был высший слой так называемых marijanni-na, людей по своей основной функции военных. Получая земельные участки, которые они обрабатывали сообща, в составе большой или малой семьи, часто с помощью одного или нескольких рабов, они были вовлечены в структуры сельскохозяйственного производства значительно глубже, чем элита. Тем самым они так или иначе участвовали в процессе прогрессирующего накопления земельной собственности, изменившем (по крайней мере на востоке) всю структуру аграрного производства. Некоторые marijanni-na стали владельцами больших поместий, другие обеднели, и если в Аррапхе принадлежность к marijannardi, по-видимому, оставалась связанной с содержанием боевой колесницы, то на западе, где эта связь, очевидно, была утрачена, принадлежность к marijannardi превратилась в (наследственный (?)) социальный статус.

К сожалению, источники, касающиеся социальных, экономических, политических и юридических структур и учреждений, носят столь же односторонний характер, как и источники, дающие представление о религии. Но если в том, что касается религии, мы в основном вынуждены ориентироваться на свидетельства с западной периферии культурного региона, испытавшего хурритское влияние, то обширные находки текстов административного и юридического характера сделаны в стране Аррапхе, расположенной на восточной границе хурритского мира, и восходят к трем важнейшим пунктам – Нузе, Курруханни и Аррапхе. Однако документы из IV слоя Аллаха – города, принадлежавшего к государству Митанни и сильно хурритизированного, предохраняют нас от поспешного обобщения выводов, полученных путем изучения материалов из Нузы.

Само собой разумеется, что экономические отношения в основном определяются своеобразием хозяйственного региона, его экологией и ресурсами, климатическими, гидрографическими, транспортно-географическими и другими данными, тогда как факторы, связанные с общим языком и исторической или религиозной традицией, здесь менее существенны. Дальнейшее изложение ограничивается исключительно исследованием отношений, существовавших в стране Аррапхе приблизительно в промежутке между 1450 и 1340 гг. И все же можно допустить, что некоторые явления, например функционирование дворца как центра ремесла и торговли или уже упомянутая и подробно рассматриваемая ниже концентрация землевладения и сопряженного с ней изменения характера элиты, едва ли протекали в Митанни иначе, чем в Аррапхе. Причем особого внимания заслуживает как раз последнее из перечисленных явлений, так как именно оно более других вызвало быстрый упадок обеих стран почти сразу вслед за достижением Митанни высшей точки своего развития.

Второе тысячелетие, особенно период Поздней бронзы в Передней Азии и в Эгейском мире, называли эрой дворцовой экономики. Это наименование вполне обоснованно, если не понимать его в том смысле, что все экономические мероприятия исходят непосредственно из дворца. Дворец контролирует сельскохозяйственное производство, то есть самый важный сектор. Однако он лишь в минимальной степени делает это в качестве экономического посредника, в основном же дворец воздействует на сельскохозяйственное производство именно как государственная инстанция, прибегая к повышению налогов, раздаче земель, юрисдикции. Понятие дворцовой экономики подразумевает монопольное положение дворца во внешней торговле и концентрацию во дворце разного рода ремесел, в особенности металлообработки.

Тексты из Нузы (под этим названием объединяются здесь и ниже относительно немногочисленные находки из Аррапхи и Курруханни) показывают, что дворцы имелись в нескольких городах страны Аррапхи. К сожалению, аккадский словарный состав почти не различает поселений по размерам, и все они, от маленькой деревушки до крупного центра, одинаково обозначаются словом ālu. Поэтому населенные пункты с дворцом на самом деле вполне могли быть такими городами, как Аррапха и Нуза, с многочисленным населением, не занятым работой непосредственно для дворца. С тем же успехом в большинстве случаев под городом мог подразумеваться дворцовый комплекс с собственными укреплениями, как, например, Курруханни. Однако даже в таком большом городе, как Нуза, дворец занимает почти половину всей площади, огороженной стеной.

О размерах полей, обрабатываемых дворцом, сведений почти нет. В характеристиках полей, содержащихся в частных документах, часто указываются владельцы соседних участков. Данные о принадлежности этих земель частным лицам или «дворцу», или «царице» относятся друг к другу приблизительно как 30:1:1. Эта пропорция не может точно отражать соотношения дворцовых и частных владений, скорее ее следует понимать в том смысле, что те и другие располагались вперемежку только в порядке исключения. Большое значение для снабжения дворца зерном имели, конечно, те деревни, которые рассматривались как целиком принадлежащие дворцу. Однако остается неясным, как строились правовые отношения между дворцом и селом, на каком юридическом основании делились земли сторонами и как распределялась полученная продукция.

Многочисленные поля свободных земледельцев были связаны с повинностью, именовавшейся ilku; само это название – реликт старовавилонского аграрного законодательства. Но даже для старовавилонского периода выявить значение термина ilku непросто. По-видимому, здесь в основном подразумевается обязанность возделывать поле, лежащая на крестьянах, получивших «землю короны», то есть участок, наследуемый по мужской линии и не подлежащий продаже. За этот участок владельцы, вероятно, должны были сдавать часть урожая и нести определенную службу. В какой степени описываемый порядок можно распространить на систему ilku в Аррапхе, неизвестно. Также остается невыясненным, не восходит ли данная система к перераспределению земель после некоего завоевания конца XVI или начала XV вв., или же она является, хотя бы отчасти, продолжением земельных отношений, не прерывавшихся со старовавилонского времени.

Как бы то ни было, документы из Нузы свидетельствуют о крушении этого института, так как между дворцом и земледельцами, несущими повинность ilku, имеется слой крупных землевладельцев. Во всяком случае, повинность ilku не исчезла, а вместе с ней, возможно, сохранилась также и ежегодная натуральная подать дворцу, которая, однако, пока не подтверждена источниками.

Поместья цариц, сидевших в разных дворцах страны, управлялись независимо от полей дворца. Не исключено, что и крупные территориальные единицы (dimātu), названные по именам царей, следует рассматривать как личные земельные владения соответствующих царей, подведомственные дворцовой канцелярии.

Зерновые поступления дворцов распределялись внутри их, причем существовали следующие основные группы потребителей. 1. Царь, высшие сановники и иностранные послы, а также их кони. Царь не находился постоянно в своей столице, а переезжал, наподобие того как это было позже у франков, из одного дворца в другой. Это происходило не только из-за ограниченности местных ресурсов, определенную роль здесь играли также нужды судопроизводства и соблюдение культового календаря. 2. Царицы, принцы, пока они были детьми, и принцессы, жившие в дворцовых гаремах, а также женщины, называемые «певицами», судя по их многочисленности, бывшие скорее служанками или производителями тканей. 3. Рабы в большинстве своем занимавшиеся обработкой шерсти.

РРР: Переезды царей явно связаны с необходимостью исполнять управленческую роль.

Списки рационов и дворцового персонала сообщают некоторые цифры, дающие представление о количественном составе групп потребителей. Во дворце Зиззы гарем временами насчитывал 43 человека, среди них шесть принцесс и пять принцев; список рабов дворца в Нузе приводит 83 человека: 32 изготовителя тканей, 3 столяра, 3 кузнеца, 2 горшечника, 4 писца, 2 корзинщика, кроме того, повара, пекари, пивовары, пастухи, садовники и т. п.

РРР: Скромно… И функционально.

В производственной деятельности дворца самым важным было изготовление тканей. Дворец содержал стада мелкого скота, за которым ухаживали не только дворцовые рабы, но и свободные пастухи, работавшие на основе договоров. Их могло быть и больше, что удается насчитать по весьма фрагментарным источникам. Каждому дворцу устанавливалась определенная квота сдачи одежды, представлявшая собой несомненно важнейший предмет экспорта Аррапхи.

Продажей продовольствия ведали купцы, упоминаемые среди рабов дворца (в Нузе их было трое). Они предпринимали деловые поездки за границу с целью осуществления предварительно заключенных торговых сделок. Несмотря на свои обязательства перед дворцом, они вели дела и в интересах частных лиц. Кроме тканей экспортировались рабыни, тогда как среди импортных товаров преобладали растительные эссенции и окрашенная шерсть.

Помимо экономических функций дворец выполнял и военные функции, вероятно вытекавшие из его положения в торговле. Здесь ему принадлежала своего рода монополия, потому что только дворец обеспечивал импорт металлов (кроме благородных металлов в основном ввозилась медь, а также олово и железо), из которых ремесленники, принадлежавшие дворцу, изготавливали боевое снаряжение. Во дворце имелся склад, где хранились панцири для воинов и коней, разнообразное оружие. В случае войны снабжение оружием и продовольствием лежало на дворце. Только воевавшие на колесницах должны были сами заботиться о содержании коней и колесниц (с чем они не всегда справлялись), и оружие у них, очевидно, было собственное. Однако и им (в случае войны (?)) выдавалось зерновое довольствие, притом значительно более обильное, чем другим группам, поскольку оно включало фураж.

Царь как глава государства исполнял одновременно административные, законодательные и судебные функции, причем остается нерешенным, участвовали ли в принятии государственных решений какие-либо другие институты, и если да, то в какой мере. В судопроизводстве царь был апелляционной инстанцией по отношению к местным судам. Среди должностных лиц, посредством которых царь правил, следует прежде всего назвать šakin māti и sukkallu, своего рода министров с неизвестным нам кругом деятельности. Затем шли halzuhlu («комендант крепости»(?)), чьи обязанности нам также неясны, и hazannu (обычно переводят «бургомистр», но лучше употреблять mudir).

Немногие известные доныне царские указы и предписания дают некоторое представление о правительственной деятельности царя. Так, например, было установлено, что выкуп за жителя, попавшего в чужеземное рабство и выкупаемого аррапхским купцом, не должен превышать определенной суммы; что передача своих обязанностей по ilku жителем «царского города» другому лицу недопустима; что служащие дворца не имеют права без разрешения царя обращать своих дочерей в нищенок (?) или проституток. В одном предписании для hazannu им предлагалось быть бдительными в отношении разбойников и вражеских вылазок, а также задерживать беглецов из Аррапхи. Существовали, наконец, и указы социально-политического характера, отменявшие долги или другими способами вмешивавшиеся в положение социально более слабых слоев населения.

Из числа лиц, принадлежавших к царской фамилии, и небольшой части верхушки постепенно расслаивавшегося в имущественном отношении колесничного воинства вырос новый слой крупных землевладельцев, располагавших значительными поместьями. В одном случае удается приблизительно установить полезную площадь такого имения. Она составляла по меньшей мере 286 га. Однако, если исходить из двухпольной системы ведения хозяйства, это число следует увеличить вдвое.

О крупном землевладении мы благодаря двум весьма обширным архивам осведомлены довольно хорошо. Речь идет об архиве Техип-Тиллы и его наследников [ архиве Шильва-Тешшупа. Техип-Тилла, вероятно, был свояком царя, занимавшим при дворце высокий пост, а Шильва-Тешшуп – принцем. Архив Техип-Тиллы состоит почти исключительно из правовых документов, которые показывают нам, каким образом создавалось крупное поместье, а архив Шильва-Тешшупа посвящен главным образом управлению поместьем.

Как уже говорилось, земельные владения широкого слоя свободных земледельцев восходили к наделам, связанным с обязанностями по ilku, и могли только передаваться но наследству, но не продаваться. Практиковавшийся в Аррапхе порядок наследования земли, при котором старшин сын получал две доли участка, а другие сыновья по одной, приводил хозяйственные единицы на грань, за которой утрачивалась экономическая целесообразность. Зависимость от осадков, по крайней мере на богарных почвах, таила опасность неурожаев, принуждавших входить в долги. А сокращение посевной площади, приходившейся на семью, лишало ее возможности вернуть из собранного урожая долг за полученный ранее кредит. Договоры о займе, дошедшие до нас, заключались с крупными землевладельцами; следовательно, можно думать, что традиционных кредитных систем, существовавших внутри поселений или внутри семей (о которых наши тексты нам, разумеется, ничего не сообщают), уже было недостаточно. Эта ситуация заставила многочисленных землевладельцев расстаться со своей самостоятельностью. А так как они не могли продавать свои поля, им пришлось создать такой правовой прием, который использовал бы именно то обстоятельство, что поля ilku были наследственными. При помощи договора об усыновлении крупный землевладелец – в большинстве ныне известных документов усыновляемым является Техип-Тилла – получает право собственности на поле, которое именуется его «наследственной долей», а своему «приемному отцу» он преподносит «подарок», составляющий от одного до трех урожаев с данного поля. В дальнейшем «усыновитель» продолжал возделывать свое поле по всем правилам и по-прежнему был обязан нести ilku. Разумеется, такое положение имело смысл для крупного землевладельца только при том условии, что он получал долю урожая, но, к сожалению, наши источники об этом умалчивают.  Мы также не знаем, вытекали ли из договора какие-либо личные обязательства более слабой из договаривающихся сторон. В итоге так или иначе возникали три ступени собственности на поле.

Наследникам такого поля право на него третьей стороны, приобретенное путем псевдоусыновления, после смерти «усыновителя» казалось сомнительным. Но все их жалобы по этому поводу отвергались. И все же дальнейшее накопление земель шло преимущественно путем использования другой правовой формы, согласно которой поле земледельца, связанное с ilku, становилось залогом за пользование займом. Вопрос о том, продолжал ли при этом, как можно предполагать, сам земледелец обрабатывать свое поле, остается пока без ответа.

В своей организационной структуре и хозяйственной деятельности крупное землевладение ориентировалось на дворец. Но его хозяйство велось совершенно независимо от дворца. И поместье принца Шильва-Тешшупа связывало с дворцом лишь то, что оно целиком или в большей своей части было получено в наследство от царя-отца, а штат рабов восходил преимущественно к царским дарениям. Но и это не обязательно означает, что земли, о которых идет речь, ранее принадлежали дворцу.

Как и во дворце, в имении Шильва-Тешшупа производилось большое количество тканей. Принадлежавшие имению стада овец и коз давали шерсть, обрабатывавшуюся в основном рабынями и в меньшей мере рабами. В целом имение располагало в определенный момент своего развития более чем 240 рабами и рабынями с детьми; все они были объединены в четыре домохозяйства. Большая часть урожая уходила на пропитание этой группы, однако остававшийся излишек был таков, что позволял широко практиковать зерновые ссуды.

Динамика общества Аррапхи, характеризуемая, с одной стороны, образованием крупного землевладения, а с другой стороны, обнищанием свободных мелких землевладельцев, привела к образованию новых социальных слоев. В сфере крупного землевладения растет потребность в зависимом труде. В особенности рабство выходит за традиционные рамки своей «патриархальной» формы. Однако область применения рабского труда продолжает ограничиваться домашними услугами и ремесленной деятельностью, тогда как в сельском хозяйстве труд рабов сводится к специальным видам работ (пастьба крупного рогатого скота, пахота).

Внешним источником пополнения контингента рабов была в первую очередь страна Луллу, расположенная в горах Загроса, внутренним – самовоспроизводство рабов. Засвидетельствовано также несколько случаев, когда лишенные средств к существованию чужеземцы обращали в рабство сами себя. Статус, фактически, но не юридически соответствующий статусу раба, имели tidennu, предоставлявшие свою рабочую силу в качестве платы за пользование соответствующим займом.

Хуже всего мы информированы об общественных слоях Аррапхи, занятых в аграрном секторе, но не имевших собственной земли и живших в поселениях, целиком принадлежавших дворцу или сановнику. Немногие сведения, имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о существовании свободных пахарей, а также лично зависимых земледельцев. Систематические исследования могли бы пополнить знания по этому вопросу. Точка зрения, согласно которой социально-экономическая структура в основном определяется семейными союзами, ведущими совместное хозяйство, то есть «большесемейными общинами», не подтверждается в достаточной мере использованными для доказательства источниками.

БОГИ, МИФЫ, КУЛЬТЫ И МАГИЯ

Теология, мифология, культ и ритуал хурритов не представляют собой однородных систем; иного и не следовало ожидать, учитывая большую протяженность территории обитания хурритов и сложность пережитых ими процессов взаимодействия с разными культурами. Чужих богов, с которыми хурриты знакомились на протяжении своей истории, они вводили в свой пантеон или же отождествляли с близкими им по характеру собственными божествами. Хурритские жрецы воспринимали произведения месопотамской религиозной литературы и обогащали их, совмещая месопотамских богов со своими, хурритскими.

В комплексе, называемом нами хурритской религией, следует выделить три основных компонента: традиции, принесенные с собой хурритами из районов Курдистана, известных нам как наиболее древние места их обитания, шумеро-аккадские традиции и, наконец, западносемитско-сирийские влияния. Большая часть шумерских элементов вопреки ранее существовавшим предположениям не восходит к прямым заимствованиям третьего тысячелетия, а воспринята скорее всего через посредство разнородной по своему составу северосирийской религии лишь во втором тысячелетии.

Некоторые божества, засвидетельствованные во втором тысячелетии во всех хурритских областях, от Загроса до Средиземного моря, следует отнести к древнейшему слою хурритской религии. Но и здесь нужно иметь в виду, что черты, первоначально присущие этим богам, могли в дальнейшем подвергнуться воздействию теологических представлений о соответствующих шумерских, аккадских и сирийских божествах, равно как и наоборот – по преимуществу малоазиатские божества могли воспринять специфические особенности, свойственные их хурритским параллелям.

К таким общехурритским божествам относится Тешшуп, бог Бури и Царь богов, известный под именем Тейшеба также и урартам. Древним культовым центром этого бога является до сих пор не локализованный город Кумми (Куммия). Предполагают, что он находился в курдском горном краю в районе современного Заху, вблизи иракско-турецкой границы.

Миф называет Тешшупа «царем Куммии». Главенствующее положение в качестве верховного божества (Тейшеба в урартском пантеоне таковым не является!) он занял только лишь в первой половине второго тысячелетия, когда был отождествлен с ипостасями бога Бури, чтимыми в Плодородном полумесяце, которым был присущ аспект повелевания богами. Как бы то ни было, только в это время его имя, засвидетельствованное в третьем тысячелетии в единичных случаях, начинает попадаться чаще. Наиболее распространенным именем божества, входящим в состав личных имен, Teššup становится лишь в XV и XIV вв.

В мифах линия Царя богов столь же отчетлива, как линия богов Дождя и Грозы. Тешшуп сменяет своего отца Кумарби, бога Небес, подобно тому как тот сменил своего отца, бога Небес Ану. Оружием Тешшупа являются гроза, дождь, ветры и молния, а ездит он на боевой колеснице о четырех колесах, влекомой быками Шериш и Хурриш (Хурвиш), по другой версии – Шериш и Тилла. Эти быкоподобные божества-помощники, статуи которых стояли еще в Ашшуре первого тысячелетия в храме бога Бури Адада, указывают на важный аспект Тешшупа, в соответствии с которым он выступает как бог Дождя, способствующий произрастанию. Это свойство еще отчетливее проявляется у анатолийского бога Бури, который сам первоначально мыслился в облике быка и даже после падения Великого хеттского царства продолжал иногда изображаться в виде быка.

РРР: Отголоски Эры Тельца – времени установления основных правящих богов?..

В свидетельствах господствующей роли Тешшупа среди остальных богов нет недостатка и за пределами Малой Азии, откуда происходят все доныне известные записи хурритских мифов. В глазах царя Митанни Тушратты Тешшуп возглавляет пантеон своей страны как Аман (Амон) – пантеон богов в Египте. Уже в старовавилонское время встречается личное имя Тешшуп-эвре («Тешшуп-господин»).

Почти все царские имена Аррапхи включали имя бога Тешшупа (Кипи-Тешшуп, Итхи-Тешшуп, Хишми-Тешшуп (?), Муштея – уменьшительная форма от Муш-Тешшуп), так же обстоит дело и с половиной имен принцев. Здесь отражено желание учесть местную традицию, поскольку уже в старовавилонское время город Аррапха был одним из центров культа бога Бури.

В отличие от Тешшупа, отождествлявшийся с ним в этом регионе аккадский бог Бури Адад никогда не считался повелителем богов. Аспект царствования над богами отступает на задний план и у Тешшупа, почитавшегося в Угарите, где его идентифицировали с богом Ваалом. Вопреки попыткам путем изучения мифов найти доказательства господствующего положения Ваала, следует сказать, что не Ваал, а Эль предстает в большинстве мифов и ритуалов как бесспорный повелитель богов.

РРР: Вопрос – что означает «Эль», конкретное имя или просто «бог»!?.

В Угарите резиденцией Ваала считалась гора Цапан (античная mons casius, современная Джебель Акра, возле устья Оронта). В хеттско-хурритской среде эта гора обожествлялась под именем Хаззи и вместе с другой обожествленной горой Намни, пока точно не локализованной, включалась в число спутников Тешшупа.

Наиболее важной локальной формой Тешшупа был бог Бури города Халаба, сначала носивший семитское имя Адду, но уже к концу старовавилонского периода отождествленный с хурритским Тешшупом. Поклонение ему было надрегиональным и простиралось от Малой Азии и Угарита на сирийском побережье до Нузы в землях к востоку от Тигра. Культ этой местной формы Тешшупа, вероятно, распространился на Хаттусу еще в древнехеттский период.

Как подруга Тешшупа Халабского почиталась северосирийская богиня Хепа(т), имя которой исследователи связывали, впрочем не слишком убедительно, с именем ветхозаветной Евы (Hawwa). В более позднее время юго-восточный анатолийский горный бог Шарумма был присоединен к божественной паре Тешшупа и Хепат в качестве сына и получил поэтому прозвище «Телец Тешшупа».